Онлайн книга «Кондотьер»
|
«Татары с жидами… Н-да, те еще деятели!» – иудеев в Хазарии хорошо, если набиралось процентов пятнадцать, да и те исторически носили прозвище жидовинов, а не жидов, как их европейские единоверцы. Но важнее другое – Хазария являлась частью России с пятнадцатого века, Сибирское ханство – с семнадцатого. Назвать эти земли – а их именования входили и в титулование российских императоров – провинциями все равно, что считать нацменами литвинов или поляков. «Или малороссов…» – Ну, а в Хазарии чем я могу быть вам полезен? – Кое-где поднимают голову сепаратисты… – Жандармерия разучилась ловить мышей? – оскалился Генрих, принимая у Варламова стакан с виски. – Не разучилась, – покачал головой собеседник, – но даже самый большой кот не справится с армией крыс. – Генерал Бекмуратов с такой оценкой Отдельного Корпуса согласен? – Не знаю, право, – пожал плечами Варламов. – Но в Сянцзане наши доблестные жандармы, мягко говоря, опростоволосились. И восстание, извините за выражение, просрали, и удар не выдержали. А ведь там стояла целая бригада! С артиллерией, между прочим, и бронетехникой. Каково! – Да, удручающе, – согласился Генрих. – А армию, стало быть, вы боитесь использовать из-за ее, так сказать, национального состава. – Именно так. – И кем же я, по-вашему, должен командовать? – У вас ведь есть свои люди? – прищурился Варламов. – Есть, – кивнул Генрих. – Две-три бригады. Четыре, если вымести всех подонков Европы подчистую. Но это дорого вам станет, да и недостаточно для таких густонаселенных районов. Объявлять вербовку в обеих Америках? Долгая история, и не факт, что ваши «друзья» в Пруссии, Австрии или Голландии не захотят воспользоваться моментом. – Об этом и речь! Тут медлить нельзя! – оживился Варламов. – Дело следует сделать быстро и решительно, чтобы ни здесь, ни там никто и чирикнуть не успел. Жандармерия, к слову, понадобится, чтобы наших либералов и социалистов утихомирить, а армия на границах потребна. В Европе неспокойно, и не мне вам об этом рассказывать. Сами знаете, небось! – Все равно не пойму, с кем же прикажете приводить к смирению непокорные провинции? – С народным ополчением! – судя по всему, иронии, небрежно спрятанной в вопросе Генриха, Варламов даже не заметил. – С дружинниками Половцева и Семака? – Их, между прочим, до ста тысяч набирается, и подготовку какую-никакую получили! – Вот именно, какую-никакую. Мне рассказывали, что дружинники эти, скорее бандиты, чем солдаты. – А для такого дела, Генрих Романович, солдаты и не нужны. Бандиты даже лучше. Мятеж следует не просто подавить, мятежников надо раздавить. И так это проделать, чтобы и другим неповадно стало. Вы ведь понимаете меня? – На каталонский манер? – Генрих сделал аккуратный глоток виски и теперь закуривал. – А-ля полковник Кейн? – Скажете, плохо получилось? – Вообще-то, плохо, – выпустил дым Генрих. – На мой вкус. – А на мой вкус – вполне! – Варламов взял из потемневшей от времени деревянной, инкрустированной старым серебром сигарницы светлую «кохибу» и потянулся за настольной гильотинкой. – Отчего же не пригласили его? – Генрих наблюдал за тем, как Варламов раскуривает сигару, и думал о превратностях судьбы. Пару дней назад его чуть не убили, случайно перепутав с Кейном. Впрочем, случайно ли? И действительно ли перепутали? Начинало казаться, что нет. – Кейн – чужой! – пыхнул дымом Варламов. – А вы мало что свой, доморощенный, так еще и с историей. И в Хазарии, может статься, человек не чужой. – Звучит цинично. – Зато честно. – Это да, – согласился Генрих. – Хорошо, я обдумаю ваше предложение, но прежде – огласите цену. – Всем выходцам из империи, вам, Генрих Романович, в первую очередь, полное забвение прошлого. – Амнистия? – уточнил Генрих. – Забвение, – повторил Варламов. – А на бумаге вы это как оформите? – Не бойтесь, не в первый раз! Так сформулируем, что и нам спокойно будет, и вас никто по судам не затаскает. – Я в таких делах на слово не верю, – покачал головой Генрих. – Сначала я должен увидеть документ. – Хорошо, через… – Варламов задумался. – Через три дня, я думаю. Да, пусть будет три дня! – Значит, через три дня. – Так вы согласны? – снова оживился Варламов. – На что? – На мое… на наше предложение! – Я должен все обдумать, и ведь я ничего еще не слышал о гонораре. – Вам миллион… – Рублей? – Золотых рублей, – подтвердил Варламов. – Остальным обычные расценки плюс пятнадцать процентов. – Двадцать пять. – Вы с ума сошли! – Не сошел, но, если вы предлагаете менее двадцати пяти процентов, мне и думать не о чем. – Китайцы готовы платить вам двадцать пять процентов? – Право, не знаю! – усмехнулся Генрих. – Но вы заплатите. Впрочем, и я еще не согласился, так что думайте! * * * Генриха не было полчаса. Может быть, чуть больше. Ей показалось – очень долго. Поговорил коротко с Павлом Георгиевичем и ушел куда-то наверх. Если верить Бекмуратову, в кабинет Нелидова, чтобы встретиться там со статс-секретарем Варламовым, но самого Петра Андреевича она не видела. Тот, похоже, воспользовался другим входом. «Знать бы еще, в чем интрига!» Но чтобы понять, что к чему и зачем, не дурно было бы для начала узнать, отчего такой ажиотаж вокруг фигуры полковника Шершнева и зачем, черт побери, премьер-министру понадобился собственный кондотьер! Начать, разумеется, стоило с Генриха. «Что ж, рассмотрим вводные, как они есть…» Не претендуя на основательность своего знания, Натали все-таки отнюдь не поверхностно разбиралась в вопросах современной истории, а потому скромный чин Генриха – полковник – в заблуждение ее не ввел. Полковник – не звание, а дань традиции, не более, но и не менее. На самом деле, из того, что помнила Натали, получалось, что с тем же успехом Генрих мог называть себя и генералом. «Как минимум генерал-лейтенант… как максимум…» Среди людей, начальствовавших в Великую войну над сопоставимыми воинскими контингентами, армиями и фронтами, крепостями, городами и провинциями, легко припоминались и генерал-полковники, и генералы от инфантерии и кавалерии, и даже маршалы и фельдмаршалы, если иметь в виду галлов и австрияков, но отчего бы их и не иметь? Мысль получилась двусмысленная. От нее Натали сначала едва не бросило в жар, а потом пробило на смех. Она не засмеялась все-таки, но улыбнулась, и улыбка эта не осталась незамеченной. |