Книга Опасный замок (сборник), страница 50 – Вальтер Скотт

Сказка эта, когда я ее слушал, возбудила во мне страшное воспоминание детства, которое настоящая сцена оживила во мне с ужасной силой; я был изумлен или, лучше сказать, так испуган только что виденным кровавым знаком, что не мог отвести глаз от этого страшного лба. Тогда сквайр вынул платок, отер лицо, и физиономия его приняла обычное выражение.

– Этот молодой человек не будет больше отрицать, что видел меня раньше, – сказал он кротким голосом, – надеюсь, он без отвращения останется в дальнейшем под моей опекой, что приведет его к более счастливой развязке, нежели он думает.

– На что бы я ни надеялся, – возразил я, стараясь собрать неопределенные воспоминания, – я вижу, что мне нельзя ожидать ни покровительства, ни справедливости со стороны господина судьи, который обязан оказывать и то и другое подданным его величества. Что же касается вас, господин сквайр, вы можете объяснить, по какому странному стечению обстоятельств вы связаны с судьбой несчастного молодого человека, и какого рода участие вы принимаете в нем? Да, я вас видел некогда – это достоверно, ибо никто не может забыть этот взгляд, который, по-видимому, дает вам власть иссушать сердца тех, на кого вы обращаете его.

Мои слова не понравились судье.

– Пора ехать, сосед, – сказал он, – мне предстоит сделать несколько миль, а я не люблю ночью ездить в здешних окрестностях.

В это время вошла Дорка и сказала, что приехал кто-то по делу к судье.

– Кто же такой? Что ему нужно от меня?

– Он прибыл на своих двоих, – отвечала Дорка, – и желает говорить с вами о деле. Он, должно быть, образованный джентльмен, потому что так и сыплет по-латыни, словно школьный учитель. Боже, какой он смешной.

Можешь себе представить, Аллан, что вслед за этим в комнату вошел Питер Пибль.

При его появлении я спрятался в угол, ибо кто же не знает его и кого он не знает в Эдинбурге из посетителей судебной палаты.

– Здравствуйте, господа, – сказал он, – здесь ли продаются декреты ne exeat regno? ^[8]

– Гм! Какого дьявола вы хотите? – спросил судья Фоксли, – зачем вам декрет?

– Арестовать молодого адвоката, находящегося in meditatione fugae ^[9]. Он взял мою записку и защищал мое дело; я заплатил ему хороший гонорар и дал ему столько водки, сколько он мог в тот день выпить у своего отца: он для своих лет слишком любит водку.

– И что же вам сделал этот молодой пьяница? Обобрал вас? Это вероятно, если он адвокат…

– Он украл у меня свою собственную особу, сударь, свою помощь и заботы, которые должен мне, своему клиенту, ratione officii ^[10]. Короче сказать, он взял гонорар, напился водки и переехал границу, оставив мое дело наполовину выигранным, наполовину проигранным, словно рыбу, прыгающую на песке. И вот я пустился за ним в погоню, напал на его следы в Дамфрисе и пришел просить у вас указа о его аресте.

При этих словах сердце мое сильно забилось, Аллан, ибо я узнал, что ты близко, и я знаю, что привело тебя, знаю, что ты прибыл ко мне на выручку.

Я, однако, старался не обнаружить своего волнения.

Судья обратился к своему письмоводителю.

– Ник, – сказал он, – как ты думаешь? Снова дело идет о шотландских законах и о самих шотландцах?

Здесь он взглянул на хозяина и, мигнув письмоводителю, продолжал:

– Я хотел бы, чтобы Солвей был так же глубок, как он широк, чтобы посещения к нам сделались гораздо реже.

Мистер Николс пошептался с Пиблем и потом сказал судье:

– Он желает иметь декрет на право перехода через границу, но этот документ выдается только против должников, а он требует его против адвоката.

– А почему бы нет, – воскликнул грубо Питер Пибль, – хотел бы я знать, какая разница между поденщиком, отказывающимся работать на наемщика, и адвокатом, бросающим взятое на себя дело? Мне кажется, что у вас в этой стране черт знает какое правосудие.

– Мне кажется, этот человек пьян, – заметил письмоводитель.

– Положительно маковой росинки во рту не было, – ответил Пибль. – Я выпил только стакан холодной воды, переехав границу, а однако, по-видимому, никто из вас не скажет мне: «Собака, не хочешь ли ты пить?»

Судья, казалось, был тронут.

– Ну, вы не считайте нас такими скупцами, как шотландские судьи, и если мой хозяин позволит, вас накормят и напоят на кухне…

У меня возникло желание, чтобы Пибль засвидетельствовал судье мою личность. Я подошел к нему, поклонился и спросил, помнит ли он меня.

Взглянув на меня с удивлением и понюхав большую щепотку табака, он горько усмехнулся.

– Помню ли я вас? – воскликнул он. – Да очень хорошо помню. Господа, не дайте ему улизнуть! Констебли, держите его! Везде, где только является этот молодчик, можно быть уверенным, что и Аллан Файрфорд недалеко. Констебли, держите его крепче, не то будете отвечать. Они всегда и везде были неразлучны. Ручаюсь вам, что он сам в бегах.

– Не будьте несправедливы ко мне, мистер Пибль, я уверен, что вам не в чем обвинять меня, и вы можете, если хотите, уверить этих господ, что я изучаю юриспруденцию в Эдинбурге и называюсь Дарси Летимером.

– Мне уверить их? Но как же я могу это сделать, надобно, прежде всего, чтобы я был уверен в этом. Я даже не знаю вашего имени.

– Отличное вы приводите свидетельство! – сказал мне Фоксли. – Но я сам задам ему один или два вопроса. Скажите мне, приятель, подтвердите ли вы под присягой, что этот молодой человек – бежавший студент?

– Милостивый государь, – отвечал Пибль, – я присягну во всем, что разумно.

– Объясните нам прежде – действительно ли этот молодой человек – то лицо, за которое себя выдает. Ник! Записывайте его показания.

– Он ветрен, никогда не хотел прилежно учиться; одним словом, он daft, настоящий daft.

– Что вы этим хотите сказать?

– Это нечто… понимаете? Тут нет ничего необыкновенного, ибо половина света считает другую половину daft. Я сам встречал людей, которые полагают, что я daft…

– Ничего не понимаю! – воскликнул судья, обращаясь к хозяину дома. – Не знаете ли вы, сосед, что это такое daft?

– Он хочет сказать, полоумный, – отвечал сквайр, выведенный из терпения.

– Да, да! – закричал Пибль, – то есть не совсем, а немножко…

Он остановился, посмотрел на хозяина, и на лице его отразились удивление и радость.