Книга Программист жизни, страница 41 – Надежда и Николай Зорины

Я встретил его в больничном парке. Он шел, опираясь на трость, буквально наваливаясь на нее всем телом. Левая нога не сгибалась в колене, волочилась сзади, отставая на полшага. Передвигался он с явным трудом. В прошлый раз я этого не увидел, потому что Мишарин принимал меня в кабинете – сидел за столом. Я был так поражен, что неприлично уставился на его больную ногу.

– Артрит, – смутившись, объяснил он. – Давняя история.

У меня появилось желание: развернуться и уйти. Но это, конечно, было невозможно.

– Вы хотели со мной о чем-то поговорить? – со скрытой враждебностью в голосе спросил он.

– Да, есть пара вопросов, – промямлил я, все еще до конца не отошедший от потрясения.

– В таком случае давайте присядем. – Он кивнул на скамейку под развесистым кленом. – Стоять мне, знаете, трудновато.

Мы сели. Я никак не мог выдавить из себя ни одного вопроса. От напряжения разболелась голова.

– У вас сильно расширены зрачки, – окинув меня профессиональным взглядом, сказал Мишарин. – Напрасно вы бродите. Вам бы лечь в постель на недельку. Алевтина рассказала мне, что у вас сотрясение мозга.

Ах, ну да, Алевтина рассказала. Она от папы ничего не скрывает.

– Да и нервы у вас расшатаны. – Он неодобрительно покачал головой. – Я бы мог вас осмотреть…

Я в ужасе отказался, судорожно дернувшись всем телом.

– Вот-вот, – прокомментировал он мою реакцию. – Как вы вообще себя чувствуете? Мертвый брат вас больше не беспокоит? – И, наверное, увидев в моих глазах настоящую панику, пояснил: – В прошлый раз вы рассказали, что видите фотографию брата, погибшего несколько лет назад, на которой он состарился ровно на столько же лет, сколько прошло с момента его смерти.

Я выразился не так, совсем не так, но суть он ухватил. И зачем я вылез тогда с этой фотографией? Дернул меня черт рассказывать! Да еще кому? Психиатру. Конечно, он принял меня за своего клиента.

– В-видите ли, – начал я, стараясь говорить спокойно и веско, но язык почему-то слушался плохо, к тому же я начал ни с того ни с сего слегка заикаться, – фотография действительно существует.

– Вот как? – не насмешливо – если бы! – а с профессиональной психиатрической доброжелательностью спросил Мишарин. – И давно она у вас появилась?

– Неделю назад. Чуть больше. Это произошло в прошлое воскресенье.

– Понятно.

– Я вам даже могу ее показать! – вспылил я, сердясь, что он принимает меня за сумасшедшего.

– Ваш знакомый Борис Стотланд, которого вы совершенно напрасно засадили в каталажку, тоже показывал мне разные вещи, в том числе и эту фотографию. Приводил, так сказать, доказательства, что его путешествия в будущее – не проявления болезни, а реальный факт. Вот и вы пошли по той же дорожке.

Я разозлился всерьез – Мишарин надавил на мое больное место.

– А почему, – с вызовом глядя прямо ему в глаза, проговорил я, – вы так хорошо помните всех пациентов вашего тестя Сотникова?

– Не всех. Только вас двоих. – Мишарин вздохнул и постучал тростью по земле. – Ваши случаи были схожи. И вы, и Борис во время очередного сеанса терапии подверглись приступу сильнейшей панической атаки. Мой тесть не смог справиться самостоятельно, вызвал меня. Но вы оказались крепче. В вашем случае все обошлось без последствий. И только теперь…

– Без последствий?! – закричал я. – Мой брат погиб! И вы это называете, без последствий?!

– Успокойтесь, – Мишарин положил мне руку на плечо. – Не нужно волноваться. Все мы теряем близких.

– Да вы не понимаете! – Я сбросил его руку со своего плеча и вскочил со скамейки. – Стас погиб из-за этих сеансов. Теперь я в этом абсолютно уверен!

– Стас? – Мишарин посмотрел на меня как на самого распоследнего психа.

– Стас, – кивнул я. – Мой брат Стас. Он погиб двенадцать лет назад, попал под машину. А вернее, бросился под нее.

– Но позвольте, – Мишарин слегка повысил голос – даже не голос, скорее интонацию голоса. – Алевтина рассказывала, что вы…

– Стас, – закончил я за него. – Но это не так. Мой брат погиб, она об этом не знала. Приняла меня за Стаса, я сначала растерялся, а потом… Алевтина только потеряла мужа. Стас был для нее… Алевтина его очень сильно любила, ну как я мог ей вот так сразу, без подготовки бухнуть: а знаете, Алевтина, вашего любимого уже много лет нет на свете? У меня просто духу не хватило все это ей в тот день рассказать. А потом… потом так закрутились события, что признаться было уже невозможно. Я ей скажу. Обязательно. Может быть, завтра.

Мишарин долго молчал, переваривая услышанное.

– Надо было мне внимательнее слушать Бориса Стотланда, – задумчиво проговорил он наконец. – Когда он был у меня на приеме в последний раз и принес свои «доказательства», я как-то не сопоставил факты. А ведь в свидетельстве о смерти, копию которого он где-то раздобыл, было именно это имя: Станислав Соколов. Я только сейчас это вспомнил, а тогда не обратил внимания.

– Потому что слова больных не привыкли воспринимать всерьез, – насмешливо произнес я.

– Значит, Станислав – ваш брат?

– Брат.

– И как же мне к вам обращаться?

– Виктор, – представился я и зачем-то протянул ему руку. Он ее пожал с растерянным видом.

Мы еще немного помолчали.

– Но почему вы думаете, что ваш брат бросился под машину из-за сеансов моего тестя? – спросил Мишарин и опять стал постукивать по земле тростью. Какая неприятная привычка, подумал я. В кабинете он стучал ладонью по столу, здесь – тростью. Этими постукиваниями при разговоре он, наверное, жутко раздражает своих больных. Заметив мою реакцию, Мишарин поставил трость на скамейку, прислонив ее к спинке.

– Почему я так думаю? – переспросил я, с трудом отрывая взгляд от трости и переводя его на Мишарина. – Не знаю, каким был до этих сеансов Борис, мы в то время были незнакомы, но мой брат точно был совершенно нормальным. Никаких суицидальных наклонностей за ним не водилось. Но дело даже не в этом. Эти сеансы как-то связаны с… – Я запнулся, не зная, как выразить мысль, и тут меня осенило. Я вдруг понял, что происходит в видениях Полины, почему там два Стаса – восемнадцатилетний, каким он был тогда, и тридцатилетний, каким он был бы сейчас. Стас в последние минуты жизни вспоминал свое будущее, которое он каким-то образом знал. Картины воспоминаний будущего проходили перед его глазами точно так, как проходят картины прожитой жизни у умирающего. – Сеансы Сотникова связаны с воспоминаниями о будущем. Из-за этого будущего, вернее, из-за знаний о нем, Стас и погиб. Он бросился на дорогу, потому что зазвучала песня, которую бы в будущем он поставил на своем телефоне на номер Алевтины. Он поспешил ей на помощь и попал под машину. – И тут меня пронзила еще одна мысль: Стас должен был погибнуть вчера, все равно погибнуть, и все произошло бы точно так же, как тогда, двенадцать лет назад. В любом случае его жизнь прерывалась в автомобильной катастрофе. Мне стало так плохо, что я без сил рухнул на скамейку.