Онлайн книга «Третья карта. Семнадцать мгновений весны»
– С нашей русской! – тоже улыбнулся Штирлиц. – Хорошо, хорошо, – сказал Мюллер, – не хватайте меня за язык… Он вышел, чтобы позвонить начальнику школы фюреров полиции оберштурмбаннфюреру СС доктору Хельвигу, а Штирлиц продолжал анализировать ситуацию: «Даже если они сломали девочку – а он специально сказал про ее сына: они могли мучить маленького, и она бы не выдержала этого, но что-то у них все равно сорвалось, иначе они бы привезли Кэт сюда… Если Плейшнер у них – они бы тоже не стали ждать: в таких случаях промедление глупо, упускаешь инициативу». – Вас кормили? – спросил Мюллер, вернувшись. – Перекусим? – Пора бы, – согласился Штирлиц. – Я попросил принести нам чего-нибудь сверху. – Спасибо. Вызвали людей? – Вызвал. – Вы плохо выглядите. – Э, – махнул рукой Мюллер. – Хорошо еще, что вообще живу. А почему вы так хитро сказали «пока»? «Пока есть время». Давайте высказывайтесь – чего уж там. – Сразу после очной ставки, – ответил Штирлиц. – Сейчас нет смысла. Если мою правоту не подтвердят – нет смысла говорить. Открылась дверь, и охранник принес поднос, покрытый белой крахмальной салфеткой. На подносе стояла тарелка с вареным мясом, хлеб, масло и два яйца. – В такой тюрьме, да еще в подвале, я бы согласился поспать денек-другой. Здесь даже бомбежки не слышно. – Поспите еще. – Спасибо, – рассмеялся Штирлиц. – А что? – усмехнулся Мюллер. – Серьезно говорю… Мне нравится, как вы держитесь. Выпить хотите? – Нет. Спасибо. – Вообще не пьете? – Боюсь, что вам известен даже мой любимый коньяк. – Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных. Ладно. Как хотите, а я выпью. Чувствую я себя действительно не лучшим образом. …Мюллер, Шольц и Штирлиц сидели в пустом кабинете следователя Холтоффа – на стульях, поставленных вдоль стены. Оберштурмбаннфюрер Айсман открыл дверь и ввел полицейского в форме. – Хайль Гитлер! – воскликнул тот, увидав Мюллера в генеральской форме. Мюллер ничего ему не ответил. – Вы не знаете никого из этих трех людей? – спросил Айсман полицейского. – Нет, – ответил полицейский, опасливо покосившись на колодку орденов и рыцарский крест на френче Мюллера. – Вы никогда не встречались ни с кем из этих людей? – Как мне помнится – ни разу не встречался. – Может быть, вы встречались мельком, во время бомбежки, когда вы стояли в оцеплении, возле разрушенных домов? – В форме-то приезжали, – ответил полицейский, – много в форме приезжало смотреть развалины. А припомнить конкретно не могу… – Ну, спасибо. Пригласите войти следующего. Когда полицейский вышел, Штирлиц сказал: – Ваша форма их сбивает. Они же только вас и видят. – Ничего, не собьет, – ответил Мюллер. – Что же мне, сидеть голым? – Тогда напомните им конкретное место, – попросил Штирлиц. – Иначе им трудно вспомнить – они же стоят на улицах по десять часов в день, им все люди кажутся на одно лицо. – Ладно, – согласился Мюллер, – этого-то вы не помните? – Нет, этого я не видел. Я вспомню тех, кого видел. Второй полицейский тоже никого не опознал. Только седьмым по счету вошел тот болезненный молодой шуцман, видимо туберкулезник. – Вы кого-нибудь видели из этих людей? – спросил Айсман. – Нет. По-моему, нет… – Вы стояли в оцеплении на Кепеникштрассе? – Ах да, да, – обрадовался шуцман, – вот этот господин показывал свой жетон. Я пропустил его к пожарищу. – Он просил вас пропустить его? – Нет… Просто он показал свой жетон, он в машине ехал, а я никого не пускал. И он прошел… А что? – вдруг испугался шуцман. – Если он не имел права… Я знаю приказ – пропускать всюду людей из гестапо. – Он имел право, – сказал Мюллер, поднявшись во стула, – он не враг, не думайте. Мы работаем все вместе. Он там что, искал роженицу на пожарище? Он интересовался судьбою несчастной? – Нет… Ту роженицу увезли еще ночью, а он ехал утром. – Он искал вещи этой бедной женщины? Вы помогали ему? – Нет, – шуцман поморщил лоб, – он там, я помню, перенес коляску какой-то женщине. Детскую коляску. Нет, я не помогал, я был рядом. – Она стояла возле чемоданов? – Кто? Коляска? – Нет. Женщина. – Вот этого я не помню. По-моему, там лежали какие-то чемоданы, но про чемоданы я точно не помню. Я запомнил коляску, потому что она рассыпалась, и этот господин собрал ее и отнес к противоположному тротуару. – Зачем? – спросил Мюллер. – А там было безопаснее, и пожарники стояли на нашей стороне. А у пожарников шланги, они могли погубить эту колясочку, тогда ребенку было б негде спать, а так женщина потом устроила эту коляску в бомбоубежище, и малыш там спал – я видел… – Спасибо, – сказал Мюллер, – вы нам очень помогли. Вы свободны. Когда шуцман ушел, Мюллер сказал Айсману: – Остальных освободить. – Там должен быть еще пожилой, – сказал Штирлиц, – он тоже подтвердит. – Ладно, хватит, – поморщился Мюллер. – Достаточно. – А почему не пригласили тех, кто стоял в первом оцеплении, когда меня завернули? – Это мы уже выяснили, – сказал Мюллер. – Шольц, вам все точно подтвердили? – Да, обергруппенфюрер. Показания Хельвига, который в тот день распределял наряды и контактировал со службой уличного движения, уже доставлены. – Спасибо, – сказал Мюллер, – вы все свободны. Шольц и Айсман пошли к двери, Штирлиц двинулся следом за ними. – Штирлиц, я вас задержу еще на минуту, – остановил его Мюллер. Он дождался, пока Айсман и Шольц ушли, закурил и отошел к столу. Сел на краешек – все сотрудники гестапо взяли у него эту манеру – и спросил: – Ну ладно, мелочи сходятся, а я верю мелочам. Теперь ответьте мне на один вопрос: где пастор Шлаг, мой дорогой Штирлиц? Штирлиц сыграл изумление. Он резко обернулся к Мюллеру и сказал: – С этого и надо было начинать! – Мне лучше знать, с чего начинать, Штирлиц. Я понимаю, что вы переволновались, но не следует забывать такт. – Я позволю себе говорить с вами в открытую. – Позволите себе? А как – я? |