Книга Провокатор, страница 74 – Вячеслав Белоусов

На свежем воздухе, хотя и во дворе, прекрасно дышалось, и глазу зацепиться не за что — простор, хоть пой, хоть пляши, хоть ложись в траву, раскидывай руки и ноги во все стороны. Кошмар тесной избы, набитой зловонными обломками дикого мезолита, выветрился, лишь только по предложению Ёлкина мы расселись во дворе у костра, решив здесь и заночевать.

— Ну, ёлы-палы, за знакомство! — поднял алюминиевую кружку Ёлкин и чокнулся с Дедом. — Приятного вам времяпрепровождения у нас.

— Да уж, — отозвался дед, выпил и кивнул бородачу за спину. — А это, чтобы веселей было?

— Стволы-то? — даже не обернулся на две двустволки и полный патронташ тот. — Собак полно. От жилья-то далеко наша избушка. До нас небось день световой добирались? Тут бывает, ёлы-палы, шляются разные…

— Двуногие? — не отставал Дед.

— И этого добра хватает. — Ёлкин с удовольствием хлебал из металлической миски, видно, вовремя мы подоспели с городским харчем. — Вы кушайте, Иван Степанович, на природе быстро остывает.

Я управился раньше всех, завалился на спину и уставился в темнеющее небо. Вечер на природе, скажу я вам, не сравнить с городским, гуляй ты хоть на набережной Волги. И луна в полной красе катается перед тобой, как яблочко на волшебной тарелочке. И Венера тут как тут зелёной звёздочкой подмигивает. И костерок потрескивает, по-братски согревает, танцуя языками пламени. Что ни говори, а прав старик Кант: нет ничего прекраснее в мире, чем покой в душе и звёздное небо над головой. Какое ещё чудо есть на свете удивительнее этой откровенной красоты, когда к тому же блаженное тепло наполнило недавно тосковавший желудок!

Этим я, не скупясь, поделился с остальными, не забыв отметить поварское искусство Ёлкина.

— Не знаю про Канта, — засмущался тот, — но вы мне, гости дорогие, жизнь очень разнообразили.

— Если не спасли, — съехидничал я. — Погиб бы с голодухи, охраняя древние черепки.

— А зачем же вам наш начальник понадобился, — тут же поспешил сменить тему хранитель древностей. — Нам такие визиты теперь в редкость. Раньше любопытные валили. Толбата Хоматовича приходилось вызывать. А сейчас…

— Это кто такой? — поинтересовался Дед.

— Как? Не знаете? Это ж наш участковый. Калимуллаев.

— И в чём же нужда была?

— Да уж желающих поживиться золотишком хватало, — опустил голову Ёлкин. — И сами землю вокруг наших раскопок рыли. А бывало, и к нам лезли. Порой без участкового не справлялись. Здесь такая оторва!

— Деревенские?

— Если бы. Недалеко спецкомендатура с осуждёнными. А там, сами знаете, какой контингент.

Из-за избы раздался свист.

— Вот, ёлы-палы, накликал! — встрепенулся бородач, вскочил на ноги, прихватив с собой ружьё. — Кого там несёт?

— Свист прямо бандитский, — встревожился и Дед, приподнял голову и на меня взглянул. — Владислав, ты это чего?

Вопрос его запоздал, так как я уже был на ногах, схватив тоже вторую двустволку. Получилось это у меня как-то само собой, но лихо, Ёлкин даже рот раскрыл.

— Ружьё-то стреляет, — только и сказал он.

— Я биатлоном несколько лет занимаюсь. В сборной института…

— Отставить оружие! — нахмурился Дед. — Не пригодятся твои способности. Не за этим сюда ехали.

— Пусть побалует, — удивил Деда Ёлкин. — Только стреляй вверх.

— Да что вы говорите, Егор Тимофеевич! — Дед даже вскочил на ноги. — Кому нужны эти робингудовские демонстрации? Кого там принесло?

— Сейчас узнаем, — невозмутимо буркнул Ёлкин. — Мне неведомо. Вы здесь оставайтесь, а Владислав пусть со мной прогуляется.

Он двинулся за избу, бросив мне на ходу:

— Патроны-то заряди, раз можешь.

Я подхватил с земли патронташ и проследовал за ним до редкого забора. За углом избы метрах в пяти виднелась избушка, которую Ёлкин называл сараем; возле этого сарая и темнело несколько фигур. Один впереди, скорее всего, тот самый свистун, замахал Ёлкину рукой. Был он в кепке, огромен в плечах, отчего казался квадратным, и кривоног.

— Ты бы остерёгся за углом, — кивнул мне Ёлкин.

— Ничего, — ответил я и ружьё специально сквозь забор выставил. — Пусть знают наших. А ты, если что, падай на землю. Я дробью им башки пригну.

— Ты это брось, — вскинулся на меня Ёлкин. — Там же картечь!

— Картечь так картечь. Найдём другую цель.

— Ты, ёлы-палы, помни, что Степаныч-то сказал, — забеспокоился Ёлкин. — А то с тобой действительно греха не оберёшься. Шёл бы тогда к нему.

— Да шучу я. Ты шутки понимаешь, ёлы-палы, — передразнил я его.

— Ну ладно, — махнул он рукой. — Я тебя предупредил. Не горячись зазря.

И зашагал к поджидавшим, не закрыв калитки. Неизвестно как остальные, а свистун, выдвинувшийся к Ёлкину первым на несколько шагов, был заметно пьян. Он перекидывался матершинными репликами с приятелями, а Ёлкину крикнул ещё издалека:

— Струхнул, братан? Чего стволы-то выставили?

— А чего по ночам шляетесь? — Ёлкин остановился так, чтобы мне виден был и нежданный визитёр, и его друзья.

— Какая ночь, фраерок? — закашлялся, загоготал квадратный. — Мы вот только гулять вышли, а вы, значит, спать. Ну пионерлагерь в натуре!

Приятели дружным взрывом хохота поддержали шутника. Тут только я обратил внимание, что у квадратного в руках бутылка. Заметил это я после того, как тот бережно поставил её на землю и протянул освободившуюся руку, будто для пожатия. Ёлкин опустил ружьё и потянулся здороваться. Тут-то и произошло то, чего мы с ним оба опасались. Квадратный рывком выхватил у археолога ружьё и отскочил в сторону.

Спросите сейчас, сразу сам не скажу, как всё получилось, только я не нашёл ничего другого, как выцелить бутылку на земле, нажать курок и заорать во всю глотку:

— У меня картечь! Брось ружьё или башку снесу!

Раньше этого бутылка от моего выстрела разлетелась на осколки, обдав брызгами стекла квадратного. Тот завизжал по-поросячьи, выронил ружьё, закрывая лицо обеими руками. Ёлкин подхватил ствол и отбежал к забору. Дружки квадратного отпрянули совсем к сарайчику, забыв про своего вожака.

— Давай сюда! — крикнул я Ёлкину. — Сейчас опомнятся.

Пришли в себя они скоро. Квадратный рявкнул на товарищей, досадуя на собственную неудачу, и срывая зло, отыскал уцелевшее от бутылки горлышко и, острыми краями выставив его к нам, зашипел, брызгая слюной:

— Слышь, борода! Я тебе сказал. А ты думай со своими. Через полчаса бумагу не принесёшь, пожалеешь, что на свет родился. Вот этим я тебе кишки потрошить буду. И снайперу твоему.

— Чего это он? Какая бумага? — вытаращил я глаза на Ёлкина.

— Пойдём к Ивану Степановичу, — уставился на меня тот. — Сам ничего в толк не возьму.