Книга С войной не шутят, страница 16 – Валерий Поволяев

— Паша, мне, честно говоря, как-то все равно, много места или мало.

— Не скажи, дядя Ваня!

— Мне больше по душе, Паша, вкус самих раков и пива, чем вкус отечественных литпроизведений… Литр-произведений. Извини меня, старого дурака, за умственный примитивизм.

Мослаков не обратил на признание мичмана никакого внимания.

— Жалко мы до моей родной деревеньки не дотянули. Вот там бы мы пообедали славно. И молока парного испили бы. В мою бытность в здешней деревне, когда я был вот таким вот, — Мослаков оторвал от руля одну руку и притиснул ее к полу, — парное молоко днем привозили в деревню прямо с пастбища. У нас были коровы-симменталки, они доились три раза на день и молока каждый раз давали по ведру.

Проселки делались все пыльнее и уже, погода — все жарче.

— Дон здесь, насколько я помню, совсем рядом. Где-то в кустах прячется, — произнес Мослаков жалобно. — Посмотри-ка там по карте, дядя Ваня.

Мичман взял на себя роль штурмана и теперь время от времени доставал из бардачка карту и поглядывал на нее с видом опытного полководца, нисколько ни боясь заблудиться.

— Скоро, Паша. Терпи.

Дорога пошла в гору. Подъем был длинный, ровный, скучный. Ни одного деревца, за которым можно было бы спрятаться, ни одной тени. После десятиминутного подъема последовал спуск — такой же длинный и нудный, как подъем. Ногу с педали тормоза снимать было нельзя — понесет.

Мослаков ощущал, что не только снаружи, но и внутри становится жарко: с нами всегда происходит нечто подобное, когда мы подъезжаем к родным местам.

Впрочем, до родных мест Мослакова было еще далеко — километров сто.

Перед тем как попасть в родные пенаты капитан-лейтенанта, они еще сумеют омыть свои чресла в тихом Дону. Невольная улыбка расплылась по лицу Мослакова.

В конце пологого спуска поблескивала своими небольшими неподвижными омутцами речушка, через речушку был перекинут неширокий деревянный мост — две машины на нем разъехаться не могли. Запас имелся только в длину, на случай половодья, когда вода делается бешеной, залезает даже на закраины оврагов и макушки бугров. За мостом в жаре затихла сонная деревня. От крыш домов поднималось струистое дыхание.

— Не твоя ли это деревня, Паш? — спросил мичман.

— Нет. Но скоро будет моя.

Мост был перекрыт: стоял кран с опущенной стрелой — впрочем, стрела была опущена с заделом, рафик во всяком случае, мог проскочить под ней. Рядом с автокраном, прочно впаявшись ногами в дорогу, стояли три дюжих молодца и с нескрываемым интересом смотрели на приближающуюся машину.

— Приготовься, дядя Ваня, — предупредил Мослаков мичмана. — На всякий случай.

— Я готов, Пашок, — тихо отозвался тот. — Как ты думаешь, что это?

— Обыкновенный деревенский рэкет. Суверенитета малость хлебнули людишки и отравились.

— Что, драка будет?

— Не знаю. Знаю одно, дядя Ваня, — будем прорываться.

Рафик мягко подкатил к «крестьянской заставе».

Мослаков мельком глянул на лица трех разбойников и будто бы сфотографировал их — в мозгу они теперь будут сидеть прочно, на любой очной ставке даже через два года он узнает их. Самый опасный и самый приметный из тройки — тот, что, засунув руки в карманы дешевеньких спортивных штанов, украшенных лампасами, стоял посредине: рыжий, с блестящими зубами из нержавейки, с потным маленьким носиком и угрюмыми, неопределенного цвета глазами, плотно, как два штыря, всаженными в череп. Те, что стояли по бокам от рыжего, особой опасности не представляли. Это были подмастерья.

Рыжий тем временем совершил некое театральное действие, которое незамедлительно произвели и оба его напарника: вытащил из карманов руки и шагнул в сторону. Позади него оказался огромный, будто столб, врытый в землю, лом. Рыжий стоял, прислонившись к нему спиной, как к столбу.

Хоть и не был рыжий гигантом, но справился он с ломом легко — играючи, будто щепку, выдернул его и всадил в землю перед собой. Картинно оперся на лом.

Потом положил на него один кулак, сверху пристроил другой, а еще выше водрузил свой подбородок — получилась этакая сложная строительная конструкция.

Капитан-лейтенант высунул голову из кабины рафика, встретился глазами с рыжим.

— Что, ребята, здесь мы не проедем?

Рыжий качнул головой:

— Не проедете.

— А в обход?

— И в обход не проедете.

В это время с горки, от домов, к рафику уже побежал народ. Минут через пять эти люди будут здесь, начнут разбирать машину на гайки, на заклепки, на железный лом. Мослаков посмотрел в ту сторону и вздохнул:

— Может, вам водки дать? На всю деревню? Или откупного заплатить?

Рыжий оживился, оторвал подбородок от лома:

— Давай водку!

— Иди сюда! — позвал его Мослаков.

Поддернув штаны и ухмыльнувшись довольно, рыжий подошел, засунул голову в кабину. Из кабины черным немигающим зрачком на него смотрело дуло пистолета, который держал в руке мичман.

— Такой водки мы можем найти на всю вашу суверенную деревню, — сказал Мослаков. — На всех жителей. До единого.

В глотке у рыжего что-то громко булькнуло.

— Не надо, — с трудом проговорил он.

— Ить ты… Что же ты, кореш, так быстро меняешь свою точку зрения и отказываешься от бакшиша? Таможня тебе этого не простит, — Мослаков усмехнулся, достал свой пистолет, выбил из него обойму.

— Не надо, — моляще проговорил рыжий, задышал хрипло, с перебоями.

Мослаков выколупнул из обоймы один патрон, верхний — новенький, нарядный, протянул его рыжему:

— Держи, приятель! Проделай в этом патроне дырочку и повесь себе на шею. Вместо амулета. Эта пуля была твоя. Понял?

Рыжий с громким всхлипом втянул в себя воздух. Он неотрывно, не мигая, будто загипнотизированный, смотрел на пистолет, губы у него задрожали, в маленьких глазах возник страх.

— А теперь пошел вон! — скомандовал ему Мослаков, и рыжий, продолжая пришлепывать дрожащими губами, отвалился от рафика, беззвучно соскользнул в сторону и побежал, взбивая сандалетами облака пыли — прочь, прочь, прочь от этих страшных людей!

Мослаков резво взял с места, из-под колес машины с грохотом полетела щебенка. Парни с ломами, увидев, с каким проворством шарахнулся от рафика их предводитель, поняли, что для этого есть основания, и поспешно отступили в сторону.

Через пять минут деревня осталась позади.

— Как она хоть называется, эта латифундия, дядя Ваня? — Мослаков стер со лба пот. — Не обратил внимания на вывеску?

— А у нее и вывески-то нет.

— Вот так всегда. Как только за разбой принимаются, так фамилий своих начинают стыдиться. Хлебнула деревня суверенитета и захмелела, бедная, — Мослаков зло покрутил головой. — Ну и ну! Неумытая Россия!