Онлайн книга «Супердвое: убойный фактор»
* * * В самой встрече, состоявшейся в начале сорокового в ресторане при свердловском вокзале, ничего примечательного не было. Стол, за которым устроились Альфред Максимилианович Шеель с сыном и Людвиг фон Майендорф, находился под пристальным наблюдением оперативников. Разговор записывался на пленку [7]. Трущев и Закруткин, расположившиеся за занавеской отдельного кабинета, тоже слышали разговор. Трущеву, выросшему в доме на Лютеранской (ныне Энгельса) улице, где жили несколько немецких семей, вполне хватало детского, а также добавленного в спецшколе немецкого, чтобы понять о чем идет речь. Это были безобидные воспоминания о детстве, о местной гимназии, о клубе любителей гребли. Старший Шеель еще до Первой мировой войны два года был рулевым на гоночных четверках и восьмерках. Когда альтер комараден напомнил ему об этом, старик даже покраснел от удовольствия. Друзья вспомнили о напутственных словах ректора школы в Дюссельдорфе, в прощальной речи возвестившего выпускникам, что отныне перед ними «открыт путь к высочайшим свершениям и почестям», – и как они потом делились друг с другом: «Нет, почести – это не про нас». Разве что свершения… Вспомнили развалины Гейдельбергского замка, мимо которых Альфреду Шеелю приходилось добираться до школы. Вспомнили признание барона, сделанное в выпускном классе. В ту пору Альфреда более всего его привлекали заброшенные замки и кривые улочки, и он хотел бы заняться архитектурой. Трущев невольно отметил про себя – ни барон, ни Майендорф не понижали голоса. Это было так любезно с их стороны по отношению к звукозаписывающей аппаратуре и напрягшимся оперативникам! Вообще, Шеель, вначале суровый и неприступный, скоро оттаял, и Трущев впервые услыхал, как тот смеется. Воспоминание о булочках с вестфальской ветчиной, которыми они тайно с Майендорфом лакомились на кухне, привело его в совершенный восторг. А вот молодой Шеель чувствовал себя за столом неуютно. На нем была коричневая вельветовая куртка на молнии, на груди комсомольский значок. На Майендорфа он поглядывал как на свалившегося с неба марсианина. Во взгляде стыло недоумение, словно парнишка никак не мог сообразить, каким образом этот веселый высокопоставленный фашист в добротном буржуазном костюме вдруг оказался в сердце пролетарского Урала. Майендорф сумел вогнать его в краску. – Я знал тебя с детства, Алекс, а ты по-прежнему пялишься на меня, как на врага. Кроме классового подхода есть много других поводов для общения с друзьями и знакомыми. К тому же, я вовсе не кровожадный фашистский зверь, а твой добрый дядюшка Людвиг. Надеюсь, ты меня помнишь? Алекс неохотно кивнул. Не обращая внимания на смущение молодого Шееля, Майендорф лукаво улыбнулся. – А Магди? Еще кивок. – Магди уже совсем взрослая. Она часто вспоминает тебя, просила передать тебе привет. Помнишь, как вы с моей дочерью ходили на забавное представление какого-то Мессинга? Алекс наконец позволил себе открыть рот и поправить дядюшку Людвига: – Его выступления назывались «психологическими опытами». Он отыскивал предметы, спрятанные в зале. – Правильно, – улыбнулся Майендорф. – Прошло столько лет, но, я надеюсь, мы остались друзьями? Опять неуверенный, трудный кивок. – Вот и хорошо. Каковы твои успехи в учебе? Какую стезю ты выбрал на новой родине? – Инженерное дело, – ответил справившийся наконец со смущением Алекс. – Конкретнее? – поинтересовался классовый враг. – Что в инженерном деле особенно привлекает тебя? – Полеты в межпланетное пространство. Это неожиданное признание внесло легкий разлад в легкомысленный и доброжелательный настрой. Майендорф вмиг посерьезнел. – Это интересно. Ты надеешься воплотить мечту в жизнь? – Да. После победы пролетариата мы шагнем за пределы атмосферы. – Причем здесь победа пролетариата? – удивился Майендорф. – В Германии тоже активно занимаются проблемами реактивного движения. Например, профессор Оберт [8]. – Я знаком с его трудами, – сообщил Алекс. – О-о, вы серьезный юноша. Крепко беретесь за дело. Чувствуется германская кровь. Послушай, Алекс, ты не хотел бы черкнуть несколько строк Магди? Майендорф достал из внутреннего кармана ручку и почтовую открытку и протянул их Алексу. Тот густо покраснел и решительно отказался: – Простите, дядя Людвиг. Я совсем не помню Магдалену. – О-о, эта мужская забывчивость! – засмеялся Майендорф. – А ведь вас называли женихом и невестой. Ну, как хочешь. Алекс неожиданно нахмурился и начал прощаться. Поднялся и торопливо вышел. Трущев отметил про себя, что молодой человек четко выполнил просьбу, переданную ему через отца Закруткиным – ничего не передавать Майендорфу, ничего не подписывать, ничего не брать в руки. Майендорф с трудом скрыл разочарование и так же аккуратно разложил по карманам ручку и открытку. Они еще немного посидели со старым Шеелем и распрощались. На прощание Майендорф меланхолично заметил: – Только Богу известно, когда мы еще встретимся, Альфи. Сличение записи разговора, произведенное в областном управлении, с представленным старшим Шеелем отчетом, ясности не внесло. Все материалы сходились текстуально – ничего подозрительного в них не было. Даже в Москве аналитики, прошедшие подготовку в спецотделе, разрабатывавшим сверхчувственные методы обнаружения истины, а также определение личностных характеристик по почерку и иным психофизическим данным, не обнаружили в рукописном тексте никаких потаенных смыслов, а также скрытой информации или инструкций вредительского характера. После возвращения в столицу Трущев доложил Федотову о проведенных оперативных мероприятиях, а также о результатах проверки доноса Ефимова. |