Онлайн книга «Операция "Булгаков"»
Не могу сказать наверняка. Я писатель мистический, однако в тот момент ничего, кроме досады, не почувствовал. Когда же он неожиданно обратился ко мне – решил искупаться, товарищ? – я почувствовал отчаяние. От этих большевиков негде было спрятаться! Они сумели и в Батуме, на самом краю земли, настичь меня. Этот краснокавказец появился возле меня в самый захватывающий момент в моей жизни! Что ему надо? Для чего он здесь появился? Неужели только ради того, чтобы составить протокол, подтверждающий, будто некто Булгаков, белый офицер и монархист, произвел на берегу предсказанное Марксом самоубийство посредством утопления себя в море, чем доказал нежизнеспособность контрреволюционных идей и крах Белого движения? Следовательно, еще одного классового врага можно списать в архив. Дата, подпись…» «…место здесь неудобное, – проинформировал меня сосед. Он остановился метрах в трех. Стоя, снял вполне приличные мягкие сапоги и без раздумий принялся развязывать веревочку на кальсонах. Я еще тогда обратил внимание, что второй и третий палец на его правой ноге срослись. Мне, медику, не надо было объяснять значение этого мелкого уродства. В народе его именуют «копытом дьявола». Мне стало грустно – по иронии судьбы последним человеком на земле оказался большевик, да еще отмеченный дьявольской печатью на ноге. Если это не мистика, что это, уважаемый Ванюша?» «… – Вон там, – незнакомец кивком указал вправо, – и галка мелче, и берег положе. Он дал мне совет с шибающим кавказским акцентом, преследовавшим меня во Владикавказе, в Тифлисе, и здесь, в Батуме. Собственно, акцент привлек меня только потому, что, взвесив шансы, я решил, что у присоседившегося «товарища» денег с собой нет и грабить его не имеет смысла. Между тем «товарищ» продолжал делиться опытом. – …всегда любил море. Даже в начале борбы. К сожалэнию, времени тогда тоже било маловато. Окунешься и снова за дэло… – За дело мирового пролетариата? – уточнил я. – Зачем пролетариата? За дэло всех униженных и оскорбленных. Я не выдержал. – И за меня тоже? Из всех униженных и оскорбленных на сегодняшний день я самый униженный и оскорбленный… Тут до меня дошло, чью фразу употребил грузин. Оказывается, он почитывал Достоевского?.. Выходит, не из простых, из важных. Молод? Это пустяки. Во Владикавказе среди важных я и не таких молокососов видал. Один Астахов чего стоит. Рыжеватый грузин присел рядом, достал трубку, набил ее табаком и закурил. Я крупно сглотнул. Он протянул мне кисет и заявил. – Бумаги нет. – Ничего, – ответил я. – Раздобуду клочок. Помирать, так с музыкой. Я достал из кармана обрывок местной коммунистической газеты, который носил с собой в надежде стрельнуть табачку. Сосед затянулся. – Из бывших? Или сознательный контрреволюционер?.. – Никакой я не контрреволюционер! Из бывших – да! Окончил медицинский факультет университета. У белых служил врачом… – я жадно затянулся. – Теперь вот прикидываю, как бы мне свалить с вашей Совдепии, иначе кокнут меня здесь. Как пить дать кокнут. – Что, уважаемый, руки по локот в крови? – Боже упаси! Я же сказал – врач. Перевязки делал, руки, ноги приходилось пилить, но чтобы пускать кровь, Боже упаси!.. Тут я вспомнил о полковнике Лещенко и загрустил. – Так зачем же уезжать? – удивился сосед. – Разве тебе, уважаемый, здес работы не найдется? Руки-ноги пилит… – Ага, найдется, – усмехнулся я. – Как бы голову не отпилили. – Зачем голову, если не виноват. Я смотрю, больших капиталов ты не нажил – сидишь, смотришь на турецкий пароход, прикидываешь, где дэнги раздобыть. Вот меня решил ограбить. Только у меня, уважаемый, дэнег тоже нет. Ни золота, ни серебра. Так что сейчас мы с тобой истинные пролетарии, только я сознательный, а ты несознательный. Я уже совсем было собрался попрощаться, да черт меня дернул съязвить: – Не такой уж я несознательный. Будьте благонадежны, что повидал, сумею рассказать. Сосед удивился: – Как это? – Книгу напишу, как сознательные становились несознательными и наоборот, и что из этого вышло. – Э-э, так ты писатель, – удивился грузин. – Книг пишешь? Я замялся. – Хотел написать, когда сотрудничал в лито во Владикавказе. Там и пьесы мои ставили о том, как ломаются мысли, как теряешь рассудок, как ищешь ответ, зачем это все со мной? – Это хорошие мисли, – одобрил незнакомец и ткнул в меня трубкой. – Продуктивнии. Только кому они там нужны? Он махнул рукой в сторону юго-запада, потом добавил: – Там не нужны. Здесь нужны. – Мои мысли вам не подойдут. – Откуда знаешь? Если есть желание, почему не писат здес. Толко не надо твоего контрреволюционного «ага». Я серьезно говорю. Вижу, мается человек, а место неудобное выбрал. Я ему советую – отойди подальше, там топиться удобнее, а он, оказывается, литэратор. – Я не литэратор, – возразил я. – Станешь! – заверил сосед. – Но только здесь. Там, – опять тычок трубкой в сторону парохода, – там не станешь. Там дэнги нужны, а у тебя дэнег нет. И у меня нет. И у грузчиков, – он указал на полуголых босяков, таскавших мешки на турецкий пароход, – нет. Разве они не люди, разве им не нужны книги? Подумай, дорогой. И не спеши, я тебе как брат говорю. Он зашел в море. У доброхотов, даже самых большевистских, почему-то никогда не бывает денег. Советов сколько угодно, а вот со средствами туго. Он искупался, вышел на берег, натянул кальсоны, сапоги, брюки, рубашку, основательно заправил ее в брюки и, не попрощавшись, отправился в сторону порта. Я остался лежать на обточенных соленой водой голышах как мертвый. От голода ослабел совсем. С утра начиная до поздней ночи болела голова. И вот ночь на море. Я не вижу его, только слышу, как оно гудит. Прихлынет и отхлынет. И шипит опоздавшая волна. Вдруг из-за темного мыса – трехъярусные огни. «Полацкий» идет на Золотой Рог» [14]. «…Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел. Их больше нет. |