Онлайн книга «Обреченность»
|
Я представляю необъятные российские просторы, холодную замерзшую степь и кровь, всюду кровь! Я буду плакать и молиться о тебе, храни тебя Господь! Твоя мать». Муренцов свернул письмо и положил его в карман. Вышел во двор. Закурил. Дворовая собака подошла к нему из темноты и, помахивая хвостом, лизнула ему руку. Бросив окурок под ноги, он скинул с себя китель, исподнюю рубашку и вылил себе на плечи ведро ледяной воды из колодца. Растеревшись сухим жестким полотенцем и взбодрившись, Сергей Сергеевич долго еще сидел у окна, вспоминая детство, шелест маминого платья, запах ее духов, строгое лицо отца. В душном воздухе плыл запах сирени, звенели цикады, в небе подмигивали далекие звезды. * * * Искупав коня у ручья, Ганжа нарвал полевых цветов. Улыбаясь, принес их в дом. Во дворе дома свободные от службы казаки чистили оружие. Отворилась калитка, вошел опухший, с красными, воспаленными глазами казак Пафнутьев. Его мучила только одна мысль. Главная. Ссохшуюся, скукоженную от страха душу могла спасти лишь водочная влага. Надо было выпить. Увидев цветы, сузил глаза и глухо спросил: – Это на могилу мне, что ли? Ганжа вдруг нахмурился, улыбка пропала. Сказал раздраженно: – Почему на могилу? Иди проспись. У Пафнутьева сквозь кожу лица, почерневшую и туго обтянувшую скулы, проступила обида. Он качнулся. – И пойду!.. Кто-то из казаков бросил: – Надо бы сотенному сказать, до беды недалеко. Его оборвали. – Проспится… Не впервой. Кто без греха. Пафнутьев пошел к знакомому железнодорожнику. На душе было тяжело, хотелось вина, поговорить о жизни. Знакомый был на работе. Его жена кормила грудью. Ребенок капризничал, отворачивая рот, и устало хныкал. Женщина сердилась и мяла пальцами темно-коричневый сосок, стараясь сцедить в раскрытый рот хоть каплю молока. Уложив ребенка в кроватку, женщина принесла и поставила перед казаком бутыль вина. В вырезе платья он увидел темную впадину между ее незагоревших грудей. Запах обнаженной кожи ударил в лицо. Животное и дурманящее желание ударило Пафнутьеву в мозг. Не слыша отчаянного крика, жадно схватил ее за грудь. Гибкое, тонкое тело забилось в руках. – Не надо, Василь, – задыхаясь от ужаса, стонала она. – Не надо! Краем сознания Пафнутьев и сам понимал, что не надо. Но похоть пересилила. – Тихо, сука! – выдохнул он и грубыми дрожащими пальцами с обломанными грязными ногтями зажал ей рот. Она билась и плакала. С трудом вырвавшись, бросилась к двери. Пуля свалила ее на пороге. Казак вырвал из ее ушей сережки, допил вино. – Вот и все… – подумал он, отстраненно глядя в мутную глубину стакана. – Вот и все… В соседней комнате плакал ребенок убитой хозяйки, и плач этот скреб, царапал по душе, как гвоздем. Прискакали вооруженные казаки. – Кто стрелял? О происшествии тут же доложили командиру полка. В его отсутствие командир сотни самостоятельно провел дознание. Пафнутьев с окровавленным разбитым лицом валялся на полу. Щербаков самолично обыскал Пафнутьева, достал из его кармана золотые сережки. Приказал казакам привести его в чувство. Те притащили ведро холодной воды, вылили на голову Пафнутьева, и он постепенно пришел в себя. – Сядь! – приказал сотенный. Казаки помогли Пафнутьеву встать, усадили на стул. На его кителе были оборваны пуговицы и погоны. Глаза заплыли, из разбитого носа текла кровь. Допрашивал убийцу взводный Лесников, тыча ему в разбитый рот свой черный кулак: – Как твоя фамилия, гад? Казак тяжело дышал, с ненавистью глядя в холодные глаза вахмистра. – А то ты не знаешь… Пафнутьев. – Настоящая фамилия, сука! – Убейте меня! – Убьем! Обязательно убьем, – утешал его тут же сидящий сотенный. – Только сначала всю правду о себе скажи. Какое звание? С каким заданием к нам заброшен?.. Неужто и впрямь из казаков, нехристь? Мамку кормящую ведь не пожалел. – Срал я на твоих казаков. Вологодский я. Жить захотелось, вот казаком и назвался. К канцелярии сотни в окружении казаков наметом прискакалкомандир полка. Спешился и, бросив повод ординарцу, рысью вбежал на крыльцо. Ему навстречу спешил сотенный. – Происшествие у нас, господин полковник. Мабуть сказать, что он шпиен? – Что ты меня спрашиваешь, – со скрытой яростью в хрипловатом голосе взъярился Кононов, и глаза у него побелели от бешенства. – Что ты мне, б…дь, нервы тратишь! Обосрался, так сцепи зубы и думай, где и как умыться!.. Какой это на хрен шпиен? Щеки сотенного вспыхнули, как от пощечины. Скуластое лицо дернулось, шевельнулись рыжие усы. Рука потянулась к поясу. За спиной Кононова слегка дернулся личный телохранитель. Алексей Лучкин был из сибирских казаков. На поясе всегда два пистолета. Справа в кобуре ТТ. Слева парабеллум «Люгер РО8». Стрелял с двух рук, за тридцать саженей всаживая пулю в двугривенный. Мастер. Лучкин коротко кашлянул. Кононов взглянул на сотенного более пристально. Тот покраснел, как от натуги, и нервно достал из кармана брюк скомканную серую утирку. Вытер ей вспотевшее раскрасневшееся лицо. – Я так кумекаю, господин полковник, надо бы объявить, что он большевиками засланный? Ну, дескать, чтобы опорочить казаков! Кононов усмехнулся, крутанул на палец правый ус. – Можешь, оказывается, и думать, когда захочешь? Разутого и раздетого Пафнутьева вывели перед строем. Ворот его нижней рубахи был разорван до пояса. Под глазами чернели синяки, вспухли закровяневшие губы. Кононов откашлялся: – Казаки! Станишники! Сталин и его опричники не дремлют. Мы для них как кость в горле. Вот и засылают они к нам своих агентов. Вот он, один из них!.. – Кононов ткнул пальцем в сторону стоящего перед строем человека. – Вот энтот переодетый чекист, проникший в наши ряды, чтобы бросить тень на всех казаков. Ссильничал и убил сербскую женщину, чью-то сестру. Чью-то мать. – Кононов замолчал, набрал полную грудь воздуха и закричал: – Наш ответ должен быть только один. Расстрелять! Кто исполнит? Казаки молчали. Человека убить нелегко и так, а этот еще и свой. Вчера прикрывали друг друга в бою. Может быть, мерещиться потом будет. Лучкин снял со своей головы белую папаху, перекрестился, искоса глянул на приговоренного. Пафнутьев поднял голову, глянул перед собой нетвердым взглядом: – Учтите, станишники. Недолго вам казаковать осталось. Скоро и вам кровя пустят! Голос Пафнутьева сел, сразу осип. Он судорожно усмехнулся, темнея лицом, махнул рукой и заплакал. |