Книга Жребий вечности, страница 31 – Богдан Сушинский

– Что совершенно естественно, – аристократически склонил голову Герлиц.

– Под самым благовидным предлогом, конечно же.

– Что совершенно естественно, – повторил полковник, восторгаясь тем, что подбирать кандидатуру нового начальника «золотого конвоя» фельдмаршал доверяет ему.

Это было любимейшим занятием Герлица: тасовать командно-штабную кадровую колоду, осознавая, что судьба того или иного назначения, как и судьба еще одного высокопоставленного офицера из корпуса Роммеля, зависит от него, именно от него, адъютанта Герлица.

– Причем делать это нужно деликатно, – сразу же принялся приземлять его фельдмаршал. – Причина, по которой нам с вами придется освобождать Фридриха фон Шмидта от должности начальника «золотого конвоя Роммеля», должна быть очень веской и безупречно аргументированной.

– Иначе Гиммлер сразу же поймет, в чем тут дело, – продолжил его мысль Герлиц. Конечно, он мог бы предательски заверить фельдмаршала, что Гиммлер в любом случае догадается, в чем дело, независимо от того, какие бы аргументы против Шмидта они ни выдвигали. Но вместо этого лишь пробубнил свое привычное: «Что совершенно естественно».

– Реакция будет самой болезненной, – продолжил тем временем Роммель, и полковник оглянулся на приоткрытый полог шатра, словно оберштурмбаннфюрер уже находился за его спиной. – К тому же не исключено, что Гиммлер уже назначил Шмидта на ту же должность.

– Что совершенно ест… – осекся на полуслове полковник, но, к счастью, фельдмаршалу было сейчас не до словесных нюансов. Да и Герлиц тоже благоразумно умолк.

А еще через несколько мгновений Роммель буквально вывалился из своего гамака и с тоской уставился на красновато-бурый склон плато. Сейчас он с куда большей доброжелательностью встретил бы появление на нем цепей английских пехотинцев, нежели одну-единственную фигуру новообращенного в СС барона фон Шмидта.

– Новообращенного в СС барона! – забывшись, произнес эти слова вслух Эрвин Роммель.

– Простите… – вежливо напомнил о себе адъютант.

– А ведь еще недавно, – не обращал на него внимания фельдмаршал, – аристократы очень стыдливо примеряли мундиры СС, считая, что это ниже их родословного достоинства. Правда, теперь их набралась целая тьма.

– Что совершенно естественно, – настаивал на своем Герлиц. – Кстати, если нам не удастся освободить Шмидта, если нам в этом воспрепятствуют… Существует более интеллигентный метод: подобрать ему надежного заместителя из самых преданных нам офицеров.

– То есть вы считаете, что это единственно приемлемый вариант, или я опять несправедлив?

– Можно считать, что да, единственный.

Роммель покорно вздохнул. Что поделаешь, речь шла об отряде, который будет сопровождать в Германию несметные сокровища. И тут было по поводу чего не только повздыхать, но и поотчаиваться.

Он, конечно, понимал, что без поддержки Гиммлера присвоить себе все собранные им драгоценности и шедевры не удастся. Однако не рассчитывал, что рейхсфюрер начнет вклиниваться в эту операцию со столь откровенной перевербовки командира охраны.

– Но почему Гиммлер лично не связался со мной? – прошелся по шатру Лис Пустыни. – Ведь все можно было бы решить, обо всем договориться.

– Лично – да. Но позволю себе заметить, что вашей аудиенции ждет человек, прибывший от него. Может, это даже к лучшему, что во главе «золотого конвоя» будет стоять подполковник СС, да к тому же человек Гиммлера. У него, конечно же, будет больше полномочий и авторитета, нежели у подполковника вермахта, и… – едва успел прикусить язык Герлиц, чтобы не сказать: «…и человека Роммеля», чего фельдмаршал ему не простил бы. – Надо только распустить слух, что и сам Шмидт – человек Гиммлера, и «золотой конвой» принадлежит Гиммлеру.

– Оставьте при себе ваши идиотские утешения, – несколько запоздало окрысился Роммель. – Хотя, если использовать имя Гиммлера как прикрытие… Или, может, я несправедлив?

– Есть один офицер, – спокойно продолжал излагать свой план адъютант Герлиц, – который способен удачно составить компанию Шмидту.

– И кто этот незаменимый?

– Майор Крон, тот самый, отличившийся в сражении под Тобруком.

– Ваш приятель?

– Давний, – не счел Герлиц необходимым скрывать этот факт. – Есть все основания представить его к чину подполковника, наградить Железным крестом и назначить в помощники Шмидту.

– Почему не ограничиться Железным крестом?

– Его давно не повышали. Человек, поклявшийся дослужиться во время войны до генерал-майора, сумеет оценить вашу щедрость. И не забывайте, что Шмидт – подполковник.

– Тогда завтра же объявите ему о повышении в чине. Завтра же. И сюда его, ко мне. Или, может быть, я несправедлив?

– В вашем решении – высшая справедливость, господин командующий, – вежливо склонил голову адъютант. – И еще… простите, но мы слегка отвлеклись. Вы все же готовы принять оберштурмбаннфюрера Шмидта?

– Видеть его не желаю. По крайней мере, сегодня.

– Ничего экстраординарного, пусть отдохнет с дороги. Но у меня возникло подозрение, что в переманивании Шмидта в СС участвовал – по крайней мере, мог участвовать – и Кальтенбруннер. Очень уж напоминает его стиль.

– Считаете? – проворчал Роммель. – Навлекать на себя гнев начальника Главного управления имперской безопасности – с подвластными ему СД и гестапо – фельдмаршалу явно не хотелось. Гиммлер – тот, ясное дело, занят более высокими идеями и помыслами. А вот Кальтенбруннер снизойдет и до банальной мести.

– Если учесть, что в его подчинении находится личный агент фюрера по особым поручениям Отто Скорцени…

– И вся прочая австрийская свора… – в присутствии полковника Герлица командующий в выражениях не стеснялся. Был уверен, что утечки информации не произойдет.

– Я так понял, что мы готовы принять гостя из Берлина? – язвительно завершил их диалог адъютант.

– Как Наполеон – австрийского императора Франца I под Шенбрунном ^[25]. Или, может быть, я несправедлив?!

– …Как император Бонапарт – под Шенбрунном, – горделиво подтвердил полковник, умевший воспревать духом всякий раз, когда замечал, что Роммель пытается подражать великому африканскому предшественнику.

Ни для кого не было секретом, что Герлиц, оставаясь неизлечимым бонапартистом, с нескрываемым презрением относился ко всему австрийскому. Причем он даже не пытался объяснить самому себе, откуда, из каких таких корней произрастала эта его ненависть к австрийцам.