Онлайн книга «Долгий путь домой»
Его голубые глаза смотрели на Клару, будто обволакивая ее пеленой. Прикрывая щитом. За которым ей не грозили никакие опасности. И Мирна поняла, почему профессор Мэсси был любимым преподавателем Клары. И почему его будут помнить за вещи гораздо более важные, чем «перенос визуального мира на холст». – Питер пропал, – сказала Клара. Их прогулка по лесу о чем-то напомнила Жану Ги. Навеяла какой-то старый образ. Гамаш ехал впереди на лошади, которая, как они подозревали, вовсе не была лошадью. Последние пятнадцать минут Бовуар то и дело подныривал под ветки, хлеставшие его по лицу в тот самый миг, когда Гамаш кричал ему «Берегись!». В те промежутки, когда природа не давала ему пощечин, Бовуар видел перед собой только покачивающийся круп Буллвинкля [37]. Ему вовсе не нравилось ехать верхом. К счастью для Бовуара, он этого и не ждал. – Уже видно? – крикнул Бовуар, наверное, в десятый раз за четверть часа. – Наслаждайся пейзажем и расслабься, – раздался терпеливый ответ. – Рано или поздно мы доберемся до места. – Я вижу только задницу вашей лошади, – сказал Жан Ги и, когда Гамаш повернулся к нему с шутливым неодобрением, добавил: – Сэр. Бовуар покачивался в седле и не желал признавать, что езда начинает доставлять ему удовольствие. Впрочем, «удовольствие» – это слишком сильно сказано. Неторопливые мерные шаги осторожного животного подбадривали, успокаивали. Жану Ги это напоминало раскачивание монахов во время молитвы. Или движения матери, баюкающей плачущее дитя. В лесу стояла тишина, нарушаемая только стуком копыт и щебетом спугнутых птиц. Чем дальше, тем тише, тем зеленее становилось в лесу. Сердечная чакра. Когда-то ему рассказала о ней одна из жительниц деревни, владелица йога-центра. «Цвет сердечной чакры – зеленый», – утверждала она, словно это был непререкаемый факт. Тогда Бовуар отмахнулся от ее слов. Да и сейчас бы отмахнулся, если бы у него спросили под запись, на публике. Но в глубине души, среди этой темной зелени, он начал сомневаться. Впереди он видел Гамаша, покачивающегося на странном существе. Из седельной сумки торчала карта Парижа. – Лувр уже виден? – спросил Жан Ги. – Помолчи, глупец, – ответил Гамаш, даже не поворачиваясь. – Ты прекрасно знаешь, что мы его уже проехали. Мы ищем Эйфелеву башню, а за ней – пятнадцатый округ. – Oui, oui, zut alors [38], – проговорил Бовуар, издав преувеличенно гнусавый смешок. Шеф тоже рассмеялся: – Вот оно. – Он махнул рукой, указывая вперед. И тут Бовуара осенило: он понял, что все это напоминает ему изображение Дон-Кихота на иллюстрации в книге. Гамаш показывал на грубо сколоченную лесную хижину, в которой жил очень грубый человек. – Копья наперевес и атакуем? – спросил Бовуар и услышал в ответ тихий, легко узнаваемый смешок шефа. – Вперед, Санчо, – велел он. – Мир ждет от нас немедленных действий. И Жан Ги Бовуар последовал за своим Дон-Кихотом. Профессор Мэсси слушал не прерывая, не реагируя. Просто кивал время от времени, пока Клара рассказывала ему о Питере. О его карьере, его искусстве, об их совместной жизни. Наконец все, что можно, было сказано. Профессор сделал долгий, бесконечно долгий вдох и на миг задержал дыхание, не сводя глаз с Клары. Потом выдохнул. – Питер – счастливчик, – сказал он. – Но в одном отношении ему не повезло. Он, похоже, не знает о своем везении. Мирна села на табуретку у мольберта. Профессор был прав. Она давно знала это про Питера Морроу. Его жизнь была полна: счастливая судьба, здоровье, творчество, друзья. Он жил в безопасности, неприкосновенности. С любящей женщиной. И лишь одно небольшое несчастье имелось в жизни Питера Морроу: он понятия не имел, насколько он счастлив. Профессор Мэсси протянул руки, и Клара вложила в них свои, почти такие же большие. – Я полон надежды, – сказал он. – И знаете почему? Клара покачала головой. То же сделала и Мирна, зачарованная тихим уверенным голосом. – Он женился на вас. Он мог бы выбрать любую из ярких, привлекательных, успешных студенток. – Профессор Мэсси посмотрел на Мирну. – Питер был настоящей звездой. Очень талантливый студент. Когда речь идет о нашем колледже, подразумевается не только искусство, но еще и апломб. Здесь полно злобных ребят в черном. Включая Питера. И только одно исключение… Он резко, немного театрально повернул голову к Кларе, которая затирала пиво на джинсах. – Насколько я помню, Питер пользовался успехом у девушек, – сказал Мэсси. – Но в конечном счете он увлекся не одаренной студенткой с претензиями, а внешне бесталанной маргиналкой. – По-моему, это оскорбление, – со смехом ответила Клара. Она повернулась к Мирне. – Ты его тогда не знала. Он был такой красавец. Высокий, с длинными кудрями. Словно ожившая греческая скульптура. – И как же ты его покорила? – спросила Мирна. – Пустила в ход женское коварство? Клара рассмеялась и взбила свой воображаемый начес: – Да, я была такая стерва. Не оставила ему ни единого шанса. – Нет, правда… – Мирна встала с табуретки и подошла к Кларе. – Как вы сошлись? – Честно тебе скажу: я понятия не имею, – ответила Клара. – Зато я знаю, – вставил профессор Мэсси. – Апломб через какое-то время начинает утомлять. Наскучивает. Он предсказуем. Вы были свежей, непохожей на других. – Счастливой, – уточнила Мирна. Она прошла в дальний конец мастерской, рассматривая полотна на стенах. – Ваши? – спросила Мирна, и Мэсси кивнул. Картины были хороши. Очень хороши. А одна, в самом углу, просто исключительная. Профессор Мэсси следил за Мирной. Художник, независимо от возраста, всегда чувствует себя беззащитным. – Значит, нам известно, что в тебе привлекло Питера, – сказала Мирна. – А что ты нашла в нем? Кроме физической привлекательности. Или этого было достаточно? – Поначалу – конечно, – ответила Клара, подумав. – Я только что вспомнила… – Она рассмеялась. – Сейчас это кажется мелочью, но тогда для меня было таким важным. Когда мою работу выставили в «Салоне отверженных», я не стала для Питера прокаженной. Он пришел и встал рядом со мной. – Она провела руками по волосам, отчего они вздыбились. – Я была отверженной, предметом насмешек. Чокнутая девчонка, которая делала безумные инсталляции. Причем безумные не в расчетливом художественном духе Ван Гога. Мои работы считались поверхностными. Глупыми. Как и я. |