Онлайн книга «Долгий путь домой»
Но по их лицам он понял, что все усилия были тщетны. – Это не значит, что в них ничего нет… – Голос Клары смолк. Глядя на две другие картины на полу, Гамаш вдруг понял, что они обладают каким-то странным свойством: хотя здесь не было никакого очевидного образа, взывающего к чувствам, какие-то чувства они все же в нем пробуждали. Насколько он мог судить, картины представляли собой просто путаницу контрастных красок. Почему Питер прислал их вместе с веселой картинкой, изображающей губы? Что он видел в них такого, что ускользало от взгляда Гамаша? От взгляда Клары? От всех остальных? Какая невидимая эманация исходила от этих картин? – Жан Ги! – позвал Гамаш. Бовуар положил хлебный нож и подошел к тестю: – Oui? – Помоги мне, пожалуйста. – Гамаш поднял с пола одну из картин. – Клара, можно повесить ее на стену? С помощью Жана Ги и Гамаша Клара прикрепила картину к стене кнопками-гвоздиками. Та же участь постигла и остальные два холста. Три преступления против искусства оказались на стене. Все снова отошли назад, чтобы лучше рассмотреть картины. Потом сделали еще шаг назад. Подумали. Отошли еще. Подумали. Словно в очень, очень медленном отступлении. Или скорбном шествии. Упершись спиной в стену, они остановились. Расстояние и перспектива не улучшили впечатление. – Ну все, я проголодался. Бовуар пошел в кухню и взял блюдо с приготовленными им сэндвичами. Мирна принесла кувшин с лимонадом, и все вместе направились к двери, ведущей в сад. Подальше от картин, в теплый летний день. На Кларином сэндвиче с ветчиной расселись мухи. Она их не прогоняла. Пусть подкормятся. Сама она есть не хотела. У нее было что-то с желудком. Ее не то чтобы тошнило, но подташнивало. И не потому, что она что-то съела. Скорее потому, что она что-что видела. Картины Питера расстраивали Клару. Ее друзья ели и разговаривали, а она думала о картинах. Когда она впервые увидела их в доме Марианны, они ее позабавили. Особенно та, что с губами. Но здесь, в ее собственном доме, они вызывали какое-то тошнотворное чувство. Что-то вроде морской болезни. Горизонт раскачивался. Произошло какое-то смещение, сдвиг. Неужели она завидует? Возможно ли такое? Не беспокоит ли ее, что новые картины Питера сигнализируют о важном переломе в его художественных воззрениях? Пусть его картины сейчас не вызывают ничего, кроме насмешки, но не говорят ли они о рождении гения? И на заостренном кончике этой мысли возникла другая: не говорят ли они о рождении художника, более гениального, чем сама Клара? Она с такой спокойной снисходительностью относилась к Питеру с его мелочной завистью, а чем она лучше его? Да она даже хуже! Завистливая, лицемерная, категоричная. Господи боже… Но ее мысли устремились куда-то дальше. Что-то еще не давало ей покоя. Ее друзья оживленно рассуждали о картинах и о том, почему Питер отправил их ребенку Марианны. – Я задал этот вопрос час назад, – обиженно заявил Жан Ги. – Но меня никто не услышал. Мирна спрашивает о том же сейчас, и все говорят: какой замечательный вопрос! – Жестокая судьба авангардистов, mon beau, – сказала Рейн-Мари и обратилась к Мирне: – Так что вы думаете? Пока они разговаривали, Клара держала запотевший, скользкий стакан лимонада и проверяла свои чувства. – Клара! – А? – Она посмотрела на Мирну, которая улыбалась, забавляясь ее рассеянностью. – Ты где витаешь? – спросила Мирна. – Просто любуюсь садом. Вот думаю, не посадить ли еще душистого горошка – пусть вьется по этой решетке. Мирна внимательно взглянула на Клару, и ей стало не так весело. Как и большинству людей, Мирне не нравилось, когда ей лгали. Но в отличие от большинства людей она не была готова спускать другим ложь. – О чем ты думала на самом деле? Клара глубоко вздохнула: – Я думала о картинах Питера и о том, какие чувства они у меня вызывают. – И какие? – спросила Рейн-Мари. Клара оглядела лица друзей, повернутые к ней. – Тревогу, – ответила она. – Они меня немного напугали. – Почему? – спросил Гамаш. – Потому что я, кажется, знаю, зачем он отправил их ребенку Марианны. Все подались к ней. – И зачем? – спросил Бовуар. – Что делает ребенка Марианны отличным от большинства других людей? – спросила, в свою очередь, Клара. – Мы не знаем, девочка ли он… – ответила Рейн-Мари. – …или она мальчик, – закончил Гамаш. – Бин – ребенок, – сказал Бовуар. – Верно, – кивнула Клара. – Все верно. Но у этого ребенка есть и другое характерное качество. – Бин действительно отличается от других, – сказала Мирна. – В семье Морроу, где все должны соответствовать правилам, Бин этому не подчиняется. Питеру, вероятно, близка такая позиция. И он даже хочет ее вознаградить. – И отправляет эти жуткие картинки в качестве вознаграждения? – спросил Бовуар. – Вроде того, – ответила Мирна. – Действие зачастую важнее материальной вещи. – Скажите об этом ребенку, который подвешивает носок в ожидании рождественского подарка, – возразил Бовуар. – Спросите у ребенка, который получает поощрение в виде наклейки с золотой звездой в рабочей тетради, – сказала Мирна. – Наклейка – вещь бесполезная, но действие бесценно. Символы – мощное средство. В особенности для маленьких. Почему, вы думаете, они хотят получать призы и значки? Не для того, чтобы играть ими или что-то на них покупать. А потому, что они имеют для них определенный смысл. – Поощрение, – согласилась Рейн-Мари. – Да, – сказала Мирна. – И подарок от дяди Питера для племянника или племянницы – серьезное поощрение. Я думаю, Питеру близок этот ребенок, дядюшка ему симпатизирует и хочет дать ему понять, что быть не таким, как другие, нормально. Мирна посмотрела на Клару, ожидая одобрения и наклейки с золотой звездой. – Возможно, причина в этом, – согласилась Клара. – Но вообще-то, мне кажется, что все гораздо проще. – Например? – спросил Бовуар. – Я думаю, Питер знал, что Бин умеет хранить секреты. Ребенок Марианны хранил тайну своего пола. Несмотря на серьезное давление, оказываемое на это дитя, тайна оставалась нераскрытой. В нее не были посвящены ни семья, ни одноклассники, ни учителя. Никто. – Питер знал, что его картины будут там в безопасности, – сказала Рейн-Мари. – Но если эти картины – тайна, почему Питер не хранил их у себя? – спросил Жан Ги. – Разве у него они не были бы в большей безопасности? |