Онлайн книга «Светило малое для освещения ночи»
|
— Это не оружие, — возразила Лушка. — Достоверного о тебе я имею немного, а касательно даров твоих ничего не имею… — Он взглянул не без любопытства. Лушка смотрела на него, прислушиваясь к себе. И опять отрицательно покачала головой: — Нет. Я не на сцене, чтобы демонстрировать. Я перестала быть актеркой. — Воля твоя, голубушка, — расстроился отец Николай. — О душе твоей забочусь, душу не погуби. — Неужели вы считаете, что душа может погибнуть? — изумилась Лушка. — Да еще по такой ничтожной причине, как чтение мыслей или зажившая рана? — Значит, в тебе это… — пробормотал отец Николай. — Не только, — коротко уточнила Лушка. — А соблазн одолевает? — воскликнул он. — А если соблазнитесь вы? — Лушка даже рассмеялась. — Ну, например, покажется вам, что ни одна религия не лучше другой… — Бог не попустит! — Бог не только для вас, а? Оградит, быть может, и меня. Кипяток остыл… Подогреть? — Благодарствую, я так… Отец Николай аккуратно взял эмалированную кружку, стал испивать маленькими глотками. Лушка опять ушла за окно. Вкусная была рябина. Снова подмерзшая снаружи, но сладкая, как и днем. — Спаси Бог… — Отец Николай поставил пустую кружку на тумбочку. Тихо взглянул на Лушку: — Скорбит у меня душа, дочка. Помолиться бы нам вместе с тобой, умолить Господа, чтобы снял с тебя ношу даров своих. Сие не каждому старцу под силу, а уж девице нынешней… — Я не нынешняя, — отстранилась Лушка. — Я давняя. — Прости нас с тобой Христос. Не понимаем друг друга. Богородицу, заступницу нашу, буду молить, чтобы тебя оградила. — Спасибо, Николай Савельевич. Священник поднялся, мелким крестом перекрестил Лушку, прощально поклонился и вышел. * * * Лушка легла на кровать и продолжала смотреть туда, где только что находился священник, зачем-то удерживая его своим воображением и что-то, может быть, желая сказать дополнительно. Может быть, пообещать, что не станет служить никакому разрушению, потому что ни одна из ее бесчисленных бабок такому не служила. Знание не остается у тех, кто разрушает. Кто разрушает — Знания не имеет, а лишь временно приспосабливает для себя конечную силу; да и никто не дал бы ей отступить в сторону, бабка первая протянула бы из бесконечности узловатую длань и забрала бы свой дар вместе с Лушкиной жизнью и не усомнилась бы, что совершила благо. Но Николай Савельевич такого не воспримет, его молодой Бог пресек в нем давние струны его собственных предков, и Лушке на миг стало печально от необщности, но она тут же отвергла печальное и воспротивилась мыслям, просившим продолжения, упаковав их в багаж для более подходящего случая, она потащит этот багаж ради какой-нибудь будущей надобности, а может, просто как нагрузку к вещам более необходимым. Не пригодившееся для немедленного употребления послушно сворачивалось, оседало, дремало расслабившимся псом в летний полдень, когда все хозяева дома, что-то делают и не нуждаются в страже, а как бы даже сами его охраняют, и можно впрок калиться на солнце и тренировочно бегать лишь во сне, но ведь всё равно солнце скатится за горизонт, и небеса опустят тучи, и темнота замкнет дневные веки, и настанет время сторожей. «Сейчас день, — сказала Лушка. — Сейчас у меня дневные заботы». Сторожевой пес лизнул руку и уполз в тень. * * * Зам больше не настаивал. Он разрешил беспрепятственно выходить и входить, и приговоренные к гражданке забыли о вышней насилующей воле и из любопытства присоединялись к более активным и даже отваживались на Магелланово путешествие через подземный бункер, отрытый под угрозой атомного нападения несколько десятилетий назад. Они робко прислушивались к глухому рокоту городского транспорта над головой, кто-то вычислил, что поверху проносятся троллейбусы номер пять и одиннадцать, автобусы двадцать восьмой и тридцатый и дедовский трамвай номер шесть. От кодовых цифровых ключей в головах отомкнулись неубывающие остановки, родные разговоры о колбасе и голубых сублимированных курах неизвестного происхождения и назначения, и всякой хоть какой всячине, всегда кому-то понятной, а кому-то никак, и тут же захотелось враз и согласиться, и возразить, а вообще-то говоря — сесть бы во все автобусы и трамваи и прибыть в гости к городу на всех остановках, чтобы все другие такие же отметили твое наличие и, несмотря ни на что, с ним согласились, чтобы поддержали плечами и локтями, наполняя усередненной живой силой. И, впитав наземный гул, они уже не озирались, а, ощутив втягивающий живой канал, поспешили на зов, и кто свернул налево в травматологию, кто направился к неврологическим, где бедствовал их низвергнутый недавний бог, а еще кто-то поднялся по лестницам на другие этажи и что-то кому-то сделал, кого-то послушал и сам что-то сказал, но остался на некоем значительном отдалении, как могущий больше, чем те, которые перед ним, как старший и отвечающий, имеющий право пожалеть и успокоить. И те, кто был в начальственно-белом, ни разу не оттолкнули и не шикнули, а в обед дали как всем и предложили еще, но гости деликатно отказались и поспешили туда, где что-то требовалось, и только перед ужином тихо брели через бесконечный туннель на свой далекий этаж, и им казалось, что их плечи в больничных халатиках подпирают ищущие костыли хромого города. * * * — Он у тебя так долго был! — вздохнула Надея. — Кто? — не поняла Лушка. — Да поп этот… А что вы делали? Разговаривали? — Разговаривали, — подтвердила Лушка. Надея опять вздохнула. — Как у тебя получается? Так долго говорить… ну прямо больше часа! — Нагрешила много, вот и говорю. — Ты думаешь, у меня грехов меньше? Пятнадцатый уж. А он меня и слушать не стал, забормотал, забормотал и — отпускаю, говорит. Я и ушла, раз отпустил. — Он не тебя отпустил, а твои грехи. — Непонятно это — как грехи отпускать? Будут без хозяина шляться и прилипнут к кому-нибудь, а он не виноват. — Ну, это так говорится. Просто он тебя простил. — Так чего ему меня не простить? Я не перед ним виновата. А ты их можешь вернуть? — Что вернуть? — Грехи… Мои они. Это всё, что у меня есть. Ребеночек у меня — он тоже грешный. Как я его отпущу? — Он не грешный. Он ничего не успел. Люби покрепче и никуда не отпускай. — Так поп же! Он ведь тоже колдун? — Да с какой стати? Он молится, чтобы Бог нам помогал. — А почему не мы? Почему обо мне должен другой, а не я? — Ты тоже, конечно. Даже в первую очередь. И ты, и я, и каждый. А священник помогает, потому что у двоих больше, чем у одного. — Да ладно, я чего… А ты сделаешь? Вернешь их… грехи? А то я совсем как сирота… |