Книга Светило малое для освещения ночи, страница 112 – Авигея Бархоленко

* * *

Перед ней стоял священник.

Она вскочила. Она не слышала, как он вошел.

— Стульев нет, — пробормотала Лушка. — Если вам удобно, можно на эту кровать, на ней никого…

Священник сел. Лушка благодарно отметила, что рука для поцелуя не протянулась. Хотя Лушка выполнила бы то, что принято.

— Садись и ты, — пригласил священник, осторожно присаживаясь на край кровати. — Может быть, нам нужно поговорить?

— Может быть, — без особой уверенности отозвалась Лушка. И, преодолев неприятную ей робость, взглянула прямо.

А он смотрел в окно, через решетку. Там уже оседал вечер.

Он был средних лет, среднего роста, ряса оттягивала круглые плечи, ниже груди, пошевеливаясь от дыхания, жил самостоятельной жизнью тусклый древний крест. Может быть, серебряный.

— Уже так поздно, вы, наверно, устали, — проговорила Лушка. — Может быть, я приготовлю чай? У меня тут плитка стоит… То есть не совсем чай, а кипяток в кружке?

— Спасибо, дочка. Я отобедал с вами. Но приготовь. Кипяток — это хорошо.

Лушка вытащила плитку, водрузила на тумбочку, включила, поставила кружку с водой.

— Тебе имя Лукерья? — произнес священник. Лушка кивнула.

Знает. Наговорили.

— Говоришь, родные крестили тебя?

— Бабушка… В деревне.

Священник поднял правую руку и сдержанно перекрестил. Лушка, не зная, как отвечать, пробормотала спасибо.

— Может, ты хотела бы о чем-нибудь меня спросить?

Лушка медленно покачала головой. Потом подтвердила голосом:

— Нет…

— Почему?

— Вопросы или есть, или их нет.

— Не доверяешь мне?

— У меня никаких оснований, чтобы доверять, — покачала она головой.

— И никаких оснований, чтобы не доверять, — продолжил священник. — Понимаю. Это в пределах разумного. Но я вознес бы хвалу к Господу, если бы смог принести твоей душе облегчение.

— Моя душа не хочет облегчения, — сказала Лушка.

— Разве ты можешь знать, чего хочет твоя душа? — мягко спросил священник.

— Могу, — ответила Лушка.

Священник моргнул. Мигание вышло неурочное. Лушка деликатно отвернулась, составила забулькавшую кружку.

— Горячая… — посетовала она.

— Спаси Бог. Горячее — хорошо.

— Простите, я не знаю, как нужно к вам обращаться. Без этого неудобно.

— Отец Николай, — с готовностью отозвался священник. — Или батюшка. А если то и другое с непривычки никак, то можно Николай Савельевич.

— Спасибо, Николай Савельевич.

— Соседки твои мне тут наврали про тебя.

— А вы бы объяснили, что врать нехорошо.

Отец Николай засмеялся. Потрогал белыми пальцами бочок кружки. Бочок был сильно горяч. Отец Николай неторопливо сложил руки на коленях. Он не собирался уходить.

Лушка вздохнула. И решила терпеть столько, сколько ему потребуется.

Священник внимательно на нее смотрел. Лушка ему не препятствовала, но ответно вникать в него не хотела — недавний тазик с водопроводной водой не располагал к разговору.

— Веришь ли ты в существование Бога Всевышнего, дочка? — спросил отец Николай, не спуская с нее испытующего взгляда.

— Верю, — добросовестно отчиталась Лушка. — Каждый человек верит, когда не лжет.

Ответ был явно приятен отцу Николаю, и он продвинулся дальше:

— А в Господа нашего Иисуса Христа, распятого за нас и для нас воскресшего?

— И в Христа верю, — вполне добровольно сказала Лушка.

— А что он из мертвых воскрес — не смущаешься?

— Нисколько.

— Я слыхал, что ты и Евангелие читала? — Лушка кивнула. — Значит, и апостолам святым веришь?

— Нет, — отказалась от апостолов Лушка.

Отец Николай опять мигнул лишний раз.

— Почему? — изумился он наивно. Такая хорошая была ученица, так правильно отвечала, и вдруг… — Почему?

— Люди писали, — сказала Лушка.

— Но им Святой Дух помогал!

— Наверно, помогал. Только они всё равно были люди. В детстве мы часто играли в испорченный телефон.

— Господи тебя прости, какой испорченный телефон? — опешил священник.

— Лучше бы Христос сам написал, — объяснила Лушка.

— То промысел Божий, — степенно возразил священник. — Всевышний знал, как для нас лучше.

— Это уже утешение, — неловко возразила Лушка. Она чувствовала себя виноватой, что не соглашается и вынуждает пожилого человека себя слушать.

— Весь Бог для нас утешение, — кротко оповестил отец Николай.

Лушка упрямо качнула рыжей гривой:

— Слова это, Николай Савельевич. Бабы так кружево плетут — у кого замысловатей.

— Слово это Бог! — воскликнул Николай Савельевич. — Ибо сказано: вначале было Слово…

— Но ведь не ваше, а Божье? — Лушка даже попыталась улыбнуться, показывая, что совсем не собирается спорить, а только честно говорит то, что думает. — Разве может человек полностью понять произносимое Богом?

— Бог приспосабливается к нашему неразумению и возлагает на нас посильное.

— Да, мне так и показалось, — кивнула Лушка. — Когда я это читала, то впечатление, что Бог говорит с детьми или дикарями…

— Мы и есть дети Божии…

— Пора бы младенцу и подрасти. — Лушка твердо взглянула в глаза Николая Савельевича. — Нельзя же тысячи лет на иждивении.

— Прости тебя Христос, дитя мое, неожиданно из твоих уст такое…

— Простите, батюшка, я совсем не собиралась вам противоречить. Я поблагодарить вас хотела, что вы молитву над Марьей исполнили. Совершили. Никто ее не жалел, так хоть теперь.

— В Евангелии главное и есть — любовь к ближнему. — Отцу Николаю очень хотелось, чтобы Лушка правильно затвердила урок.

— Да, — согласилась Лушка. — Только это началось не сверху.

— Не понял тебя, — смиренно повинился отец Николай. — Не сверху — как понимать?

— Люди сами до этого опытом добрались, поняли, что легче жить, если любишь, что меньше зла, если прощаешь. Там же на каждой странице — о книжниках и фарисеях… Они уже в то время старой буквой жизнь нарисовали, они уже тогда поперек человеческой дороги лежали. Поэтому Христос и пришел изнутри, из человека, он ворота распахнул из старого.

— Опасны твои слова, — взялся обеими руками за крест отец Николай. — К заблуждению ведут.

— Кто-то и с Христом не соглашался, — ляпнула Лушка и спохватилась: не так поймет…