Книга Светило малое для освещения ночи, страница 91 – Авигея Бархоленко

Моя бабка говорила: молодец против овец, а против молодца сам овца. Но овца-то зачем? Она что? Клетка в потребляющем мудрость желудке?

Что бы мы делали без своих желудков? — засмеялся малец.

Ты буржуй. Ты проповедуешь неравенство.

Равенства не бывает. Равенство — это уничтожение. Тебе ведь понравилась в геометрии теорема о совмещении треугольников? Равенство — это потеря своего места. Присоединение к такому же, но без всякой пользы: от равенства ничто не увеличивается, даже разрушение.

Это потому нас так много? Всего так много? Чтобы возникло разное? Расширение происходящего через отличие. Я поняла — через нас растет Бог. Послушай, а Богу никогда не захочется доказать теорему о равенстве треугольников?

Для этого бы потребовался по крайней мере еще один треугольник, засмеялся малец и, покинув материнскую ладонь, задышал в холодное стекло, залепленное снаружи первым снегом.

Стекло не согрелось, и снег не растаял. Лушка недоверчиво смотрела в перевязанный снегом мир.

Ну вот, ты опять ищешь не так, упрекнул малец. Снег снаружи, а тепло внутри. Поторопись. Тебе все равно придется сменить систему исчисления.

Исчисления чего? — спросила Лушка, прикладывая руку к стеклу. Сугроб с той стороны тут же подтаял и сполз вниз.

Всего, ответил малец. Того, что добро. И того, что зло. Того, что польза и что вред. На самом деле всё не так, как мы думаем. Все-таки лучше как можно меньше отделяться от реальности.

Это ты говоришь о реальности? — удивилась Лушка.

Я к ней ближе, — сказал малец. Реальность начинается от прикосновения к небу. Она там, куда не проникает время.

Как можно без времени? — не поняла Лушка.

Да это только карман, в который опускают всякую мелочь! — воскликнул малец.

Лушка вздохнула. «Марья смогла бы мне это объяснить», — подумала она и опять потянулась к стеклу. Пушистый сугробец за ним послушно осел, просочился слезами, стало видно большое белое — и тени, тени, тени, тысячи лохматых снежинок, услышался серый шепот, снежинки сменили направление и ударили в окно и, презрев преграду, осели на рыжие волосы слушающего их человека, завились ручным смерчем вокруг синего спортивного костюмчика, снежный шепот стал внятным, в нем светилась радость бытия. Лушка закрыла глаза и освобожденным окном распахнула душу, в нее устремился дождавшийся своего мига безымянный поток. Не так быстро, попросила она, а то я не успею дать тебе имя, и ты не родишься. Ответная вселенная с готовностью выпала из времени и замерла для мига, и в Лушке стал прорастать вопрос, главный для сейчас, он торопился, чтобы уступить место тому главному, которое возникнет в подступающем потом, и чувство внезапного рассвета среди беспамятной ночи плеснулось в сознание прежде слов; и запутавшиеся слова вильнули в сторону и определили присутствие за спиной постороннего.

Лушка открыла глаза и ослепла в привычной тьме.

Подождите! — рванулась Лушка к неназванным мирам, но миры погрузились в баюкающую их тьму, и преждевременное утро уплыло на законный восток.

Она медлила, не оборачиваясь, вновь привыкая к слепой нищете. Постороннее присутствие было неугрожающим, ему можно было довериться спиной.

— Как это у вас получается, Гришина? — раздался в молчании голос зама. — Мне даже захотелось скромно удалиться, чтобы вам не мешать.

Лушка протянула руку ладонью кверху, и снежный маленький смерч устремился к белеющим линиям судьбы, снежинки улеглись крохотным сугробом на пересечении дорог и успокоились.

— Это просто сквозняк, — сказала Лушка. — И щели в рамах, которые вы не хотите замазать.

Но зам не услышал про щели и сквозняки. Душе зама захотелось чудес.

Лушка медленно смяла снег в хрусткий комок и откусила.

— Хотите? — предложила она заму.

— Хочу, — сказал зам и откусил тоже. — Это ваше яблоко? Теперь я узнаю, что я наг? Или что-то еще?

— А что вы хотели узнать еще? — спросила Лушка, возвращаясь к своей койке, самой дальней от окна.

— А разве человек может знать, что ему хочется знать? — спросил зам.

— Когда-нибудь начинает мочь, — проговорила Лушка, всматриваясь в неопределенное врачебное лицо.

— В детстве я любил запускать змеев, — вспомнил зам и сам удивился сказанному.

— Вот видите, — поддержала его Лушка.

Зам обрадовался одобрению и сказал уже совсем невозможное:

— Я во сне летал туда, далеко, где Юпитер и кольца Сатурна.

— Вам там понравилось? — спросила Лушка, и зам кивнул.

— Меня кто-то встретил, но я их не видел. Они собрались вокруг и что-то дали, но не такое, что бывает снаружи, а что можно нести только в себе.

Лушка кивнула. Зам смотрел на нее и видел странное: она не перебивала его нетерпеливой гримасой и не собиралась крутить пальцем у виска. Он видел странное: она понимала.

— Я никогда… ни единой душе не мог сказать об этом, — доверительно объяснил зам. Ему хотелось на всякий случай посмеяться над собой, но почему-то не вышло.

— Люди боятся этого, — отозвалась Лушка. — Каждый боится этого в себе.

— А ты? — спросил зам.

— Уже нет, — сказала Лушка.

— Я пришел просто так, — признался зам. — Поговорить, если ты не возражаешь.

— Ну конечно, — сказала Лушка.

— Я не думал, что скажу то, что сказал. Но увидел эту снежную спираль и сказал.

— Наверно, вам хотелось этого давно, — предположила Лушка.

— Я и говорю — человек не знает, чего хочет на самом деле.

— Да, — согласилась Лушка. — Но можно попробовать.

— Я, видимо, неправильно распорядился тем, что мне дали, — огорчился зам. — Потому что такое больше не повторилось.

— Повторения и не нужно, — возразила Лушка.

— Ну да, — неуверенно поддержал зам. — Только почему?

— Зачем же ходить по кругу? — сказала Лушка. — Повторение не имеет движения.

— Ну да, — повторил зам и пожалел себя: — Но это было так хорошо. Это было так свободно.

— А почему нужно думать, что следующее будет хуже, а не лучше? — спросила Лушка.

— В самом деле… — попытался улыбнуться зам. — Выходит, я сам себя обворовал.

Лушка не стала утешать обманом. Лушка кивнула. Зам тихо спросил:

— Как ты думаешь — что они мне дали?

— Не знаю, — ответила Лушка. — Наверное, каждому дается свое.

— Но в этом должно быть и что-то общее? — настаивал зам. «Вот для чего люди разговаривают, — подумала Лушка. — Они заглядывают в другого, чтобы найти себя».

— Вы же стали врачом, — сказала она.