Онлайн книга «Ватага (сборник)»
|
– Не смей меня называть братом… Я не брат тебе… – А ты не смей трогать Зыкова… Зыков мой муж! Слышишь? – шипела в ответ сестра. – Дура, тварь… – Ой, Боже… – Тварь!.. Зыков бандит, палач, враг Советской власти. А ты… Еще последний раз говорю: опомнись. Скорей, Татьяна! Могут войти. Тшшш… – Он взмахнул предупреждающе рукой и обернулся к двери: – Сейчас, товарищи!.. Одну минуту… – и к Тане: – Ну, решай. Со мной или с ним? Сестра, умоляю… Ради нашего детства… – С ним. Юноша на мгновение закрыл глаза ладонью. – Поторопись, товарищ Мигунов!.. Зыкова нашли… В бане… – горячо дышали в дверях три красноармейца. – Караульте эту! – твердо крикнул юноша. – Не выпускать… – Скорей, товарищ Мигунов, скорей… – хрипел Наперсток, завидя Мигунова. Рукава рваного его армяка по локоть засучены, фалды подоткнуты под кушак. Он жался к углу бани, повернувшись боком к бежавшему юноше. Горбун походил на широкоплечего мужика, которому обрубили по колена ноги, всего изувечили, башку отсекли и приткнули кой-как на уродливую грудь, из-под волосатого затылка торчал огромный горб, жирное, коричневое, как сосновая кора, лицо обрюзгло, потекло сверху вниз, все в лишаях, кровоподтеках, ссадинах. Юноша с брезгливостью окинул его взглядом. Резко, коротко ударил выстрел. – Ох, стреляет, черт! – вскричал горбун. Юноша покачнулся, мотнул ногой и, схватившись за живот, отпрыгнул в сторону. В бане загремели брань и хохот. Наперсток хватил в прискочку из-за угла дубиной и вышиб раму: – Эй, вылазь добром! – Убивают! Зыкова убивают! – Татьяна птицей выпорхнула из окна и понеслась. – Стой! Стой! – гнались за ней красноармейцы и стреляли в воздух. Петух с криком взлетывал, как ястреб, порхали утки, курицы. Вдруг один красноармеец опрокинулся навзничь и стал недвижим. В бане опять раздался хохот Зыкова. Наперсток неистово орал: – Куда?!. Не бегай тут!.. Перестреляет всех!.. Убьет! Татьяну смяли, поволокли, она билась, кричала, проклинала брата. Юноша крепко стиснул зубы. Он был бледен, его колотила дрожь, в испугавшихся глазах металось страдание и смертельная тоска. Собаки заливисто лаяли, растерянно крутили хвостами, но их глаза были люты и оскал зубов свиреп. Из лесу выбежал Тереха Толстолобов, он остановился, вильнул взглядом туда-сюда и, сразу все поняв, бросился к бане: – Что, Зыкова добываете? Бейте его, варнака! Жгите его!.. Через него баба моя задавилась… Ой-ты!.. Он шатался, как пьяный, весь был дик, походил на лишившегося рассудка. – Тащи соломы да хворосту! Чего слюни распустили? – щелкая зубами и воя, кричал он. Юноша сдерживал стоны и тихо охал. Он лежал на пуховике, под головой подушка. – Навылет, товарищ Мигунов… Авось, обойдется, – маленький, черный, с черными усиками красноармеец, сбросив куртку, обматывал раненому поясницу и живот бинтом, бинт быстро смочился кровью. Рана была большая и рваная, от медвежачьего ружья. Красноармейцы – бегом, вприпрыжку – тащили из дому холст и тряпки, стригли, рвали их лентами. – Товарищ Суслов, – юноша поискал взглядом высокого, загорелого, с белой бородкой красноармейца. – В случае… вы будете командовать… Что, не вылезает? Поджигайте баню… – Поджигай!!. – Поджигай!.. Где серянки?.. – Стой! Сдаюсь… – закричал Зыков. – Стой! Сдается! Зыков сдается… – Эй, Зыков! Давай оружие сюда. – На! – Он выбросил винтовку. – На еще, – выбросил пистолет. – Все. Отворяй дверь, выйду. – Врешь, нож у тебя, – хрипел, сплевывая и матерясь, Наперсток. – Вижу, нож! – Нету, все… – Поджигай! – На, на! – Ножище сверкнул в окне, как на солнце щука. – Где Татьяна? Покличьте Татьяну сюда. – Вылазь! Бросай гирю… Гиря бомбой брякнулась на землю. – Вылазь! – Открой дверь, дай я оболокусь. Нагишом, что ли? – Эге! Нет, брат Зыков, – подмигнул горбун и отчаянно сморкнулся из ноздри. – Ты, этакий леший, выберешься, дубом тебя не свалить… Вылазь в окно! Наперсток и другой плечистый красноармеец прижались к самой стене по обе стороны оконца. В их настороженных руках арканы. – Вылазь!.. Вылазь, кляп те в рот! – В один голос закричали горбун и Тереха. – А то живьем сгоришь. – Жги. Не вылезу нагишом. Где Татьяна? Жги. – Ребята, подкаливай со всех углов! Солома вспыхнула, густой желтый дым, загибаясь, повалил в баню. – Сдаюсь, – упавшим немощным голосом сказал Зыков, лохматая голова и широченные плечи его, изогнувшись и царапаясь о косяки, показались в окне. Живо скрутили под мышками арканом и, как коня на поводу, человек десять красноармейцев повели его к Мигунову. Зыков давил ногами землю, словно великан, красноармейцы казались пред ним ребятами. Наперсток, подбоченившись и слюняво похохатывая, ужимался, опаски ради, в стороне: – Что, сволочь, хы-хы-хы, будешь честных людей под лед спускать? – Изверченное, будто картечью, лицо его подергивалось, подмигивало, облизывало толстые, покрытые пеной губищи. – Хотела синичка море зажегчи, море не зажгла, а сама потопла. – Еще пострадавшие есть? – спросил Мигунов. Голос ослаб, прерывист. – Алехин убит. Мигунов неспешно, мутными глазами повел от голых коленей Зыкова вверх, чрез живот, чрез грудь, но до головы не добрался, голова где-то высоко, выше сосен, и в глазах Мигунова темнело. – Расстрел на месте, – сказал он, приподняв и вновь опустив кисть умиравшей, вытянутой вдоль тела руки. – За что расстрел? – глухо спросил Зыков. Он внешне был спокоен, но лицо потемнело от напряжения воли и потемнели серые глаза. – Я работал на помощь вам. – Ха-ха! Хороша помощь! – наперебой закричала молодежь. – В городе сколь народу искромсал, вот начальника нашего изувечил, товарища убил. – Анархия, разбой, Советская власть не потатчица, – резко проговорил Суслов. – В городу расправлялся по-вашему. Сам в газетине читал, как вы кожу с живых сдираете. – Врешь, брешут твои газетины! – кричали красноармейцы. – Контр-революционеры пишут твои газетины! Над мирным людом сроду мы не изгалялись. – Расстрел на месте, – открыв глаза, еще раз сказал Мигунов и быстро приподнялся на локте. – Пить. |