Онлайн книга «Ватага (сборник)»
|
Достанет Андрей книгу, сядут поближе к печке да и коротают ночь: зимой в избе холодно, как закрутит буран, в углу снегу набьется, хоть лопатой греби. О людях Андрей читает, чужестранных царствах, о небе, о солнце. – Ты почитай о правде. О правде Андрей читает. Хорошо слушать: вливается в душу светлое, новое; тайга уплывает, и Анна уж над нею, словно на высокой горе. Хорош, должно быть, мир. Андрей по-особому читает, дойдет до места, остановится и много-много говорит, голос ласковый, речь складная, с простого начинает, а сведет на такое, что дух замрет. – Да как же так, Андрей? Неужто верно? – поднимает Анна крутые брови. – Верно. Только у вас, у мужиков, глаза завязаны. Как-то вечером Анна сидела у Андрея. Она шила рубаху, негромко напевала проголосную: Уж ты гой еси, да ты светел месяц,
Хоть светло ты светишь,
Да не по-прежнему…
Андрей крупными шагами ходил из угла в угол. Ой, потакаешь ты,
Как ворам, плутам, разбойникам…
– Анна, – остановился Андрей и взял ее за руку. – Хорошо ты, Анна, поешь. У тебя столько слез в голосе… грусть… Девушка перегрызла нитку, отложила шитье и сказала: – Батюшка с матушкой лучше поют. Бывало, выпьют о празднике, сядут друг против дружки, подшибутся, да и… Ну, беспременно заплачешь. – О чем же? – поглаживая ее голову, спросил Андрей. – Да и сама не знаю… Тяжело сделается… Быдто кто покличет куда… – Ну-ну… – сказал Андрей и опустился возле Анны. Та глядела перед собой, что-то вспоминала, к чему-то прислушивалась. – Али вот ночью… Не заспится иным разом, – ну, хоть зарежь. А батюшка с матушкой похрапывают. Выйду на речку да и сяду у воды… Ночи летом светлые, а птицы в черемошнике, почитай, наскрозь поют… Сидишь и думаешь… Эх, думаешь, была бы богатырем, сгребла бы огромадный топорище да ну тайгу пластать… Вывела бы дороженьку прямехонько на белый свет… Андрей поднял с полу стамеску, переставил с окна на пол примерзший пузырек с политурой. Анна подбросила в железную печку дров. – Андреюшка, слушай-ка… Чевой-то сказать хотела. Да, вот чего… Не славно как-то… жизнь-то… Живешь, а словно бы не живешь, а так как-то… Андрей откинул чуб и зашагал. – Жизнь… Какая же это жизнь?.. – размахивая руками, говорил он. – Жрут, спят, дерутся, убивают… Дикое нечто, звериное… – Ох, голубчик… Хуже зверья… Ты побывай-ка у нас в Кедровке… Жуть… Андрей одернул черную суконную рубаху, подошел к верстаку и стал стругать. – Уж больно плохо: бедность, руготня, убийство… Анна сидела, склонив над шитьем голову. – Эн Федот у нас, лавочник, – тихо говорила Анна, – обобрал как-то двух тунгусов, а чтоб концов не видно, дал им спирту гольного бутылки три в дорогу-то. Ну, напились в тайге, а мороз был страшительный – замерзли. А наши мужики – чего им, нешто жалко!.. За два ведра Федот всю деревню купил: ни гу-гу. Свежая стружка под сильной рукой Андрея с визгом отделялась от бруса и желтыми кудряшками ложилась у ног. Пахло смолой. – А то парни девкам помощь устраивают. Слыхал, поди? – Да, обычай страшный. Изуверство. Грязь. Андрей положил фуганок. На его лице отразилась боль. Он полузакрыл глаза и, покачиваясь, слушал Анну. – Молвить-то стыдобушка, скверность… Чуть не угодила девка – уманят обманом за деревню да всем табуном… Тьфу!.. Срамота одна… Господи Христе… Да ить с парнями-то ребятенки, мотри, лезут да женатики… А то старичишка какой ульнет… Орет девка, быдто жилы тянут… Одну замучили: умом помутилась да с сопки в речку. А вся и провинка-то, что за безносика замуж не пошла… Анна оторвалась от работы и уставилась в стену, словно в столбняке. Андрей, заложив руки назад, крупно шагал из угла в угол и что-то говорил Анне, но та думала свое. Потрескивало и ворчало в печке пламя, а с улицы доносились крики и руготня: должно быть, зачиналась поножовщина. – А ты, Андреюшка, долго ли здесь проживешь-то? – Не знаю… Может быть, всю жизнь, – упавшим голосом сказал Андрей. Он подошел к низенькому оконцу и, согнувшись, уставился на мутную, в лунном свете, всю засыпанную снегом улицу. – Проводи-ка… Пойду не то… – вздохнула Анна. – Сиди… Он опустился возле и задумался. Анна прижалась к нему, заглядывая в глаза. В них была печаль, ей показалось даже – слезы. – Душно, Анна, скверно… Что-нибудь делать надо такое… ну, чтоб посветлей было. Жизнь налаживать надо, Анна… Голос его срывался. – Охо-хо… Легко молвить, а ну-ка, приступись… – А если ничего не выйдет, убегу… – Андрей быстро сорвался и зашагал по комнате, крепко сомкнув кисти рук. – Убегу куда глаза глядят… В Америку!.. К черту!.. К дьяволу!.. – Андреюшка, и я с тобой… – И ты?! – Он поймал ее протянутые руки и, весь загоревшись радостью, поднял ее с лавки. – Я в согласье, – шептала Анна, вся дрожа. Потом, словно что вспомнив, удивленно вскинула брови. – Постой, Андрей… А здесь-то как же? Ведь сам же говоришь: темень, скверность… Зачем же убегать? А ты здесь свети. Хошь сколько посветишь, и то добро… Хошь лучиночкой немудрящей… Андрей улыбнулся: – Когда встанет солнце, по всей земле светло… без лучинки… сразу. А солнце там, Анна, за тайгой… – Родной мой… желанный… Ты сам вот и есть солнышко-то. Проводив Анну, Андрей до утра не спал. Он вынул карту и долго ее рассматривал. Да, конечно, можно… К весне он с Анной доберется до Лены… Следы запутать просто: будто муж с женой на золотые прииски пробираются. А по Лене пароходом… Ну, убегут… А что же дальше? Нет, одному надо… одному… – Мечта… – роняет Андрей, и его губы складываются в ядовитую усмешку. – Мечта! – швыряет он карту на пол и ходит взад-вперед до изнеможения. В Андрее с каждым днем росло нечто новое: то его манила тайга своим загадочным шумом, простая жизнь вместе с Анной и упорная борьба с таежной тьмой; то воля вставала перед ним, и сердце рвалось ей навстречу. Воля… красивое это слово… Что ж? Вить гнездо в тайге или подняться вместе с лебедями и лететь за моря? Но вот как-то в праздник утром пришла к нему Анна. Бледная, растерянная. Не поздоровавшись, опустилась на скамью. Андрей возился над чучелом летяги-белки. – Что с тобой? Та не ответила, только вздохнула. – Не Бородулин ли обидел? Анна сидела потупившись. |