Онлайн книга «Ватага (сборник)»
|
За дверью Кешка возится, лошадь отгоняет: лошадь стреножена, слышно, как култыхает и фыркает. – А то давай, Антон, я приму на себя… Я встану, открою грудь и скажу: ну, молодцы, убивайте… А? Молчание. Лехман перевалился на бок и придвинулся к Антону. – Право… Ведь у меня, Антон, привязки к земле нету… Я один, все равно как горелый пень в чистом поле… Ведь я старик… Будет, помаялся… И, помолчав, добавил: – А у тебя все-таки какая-никакая, а жена… опять же дочерь… Антон слезливо крикнул: – Я сказал, что я… Все приму… Понимаешь? Я!.. Ну, чего тебе… Отстань!.. И, как бы спохватившись, мягко заговорил: – У меня нутро горит… Болезнь меня гложет, дедушка… Прости… Приготовиться нужно. Смерть… И Антон, отмахнувшись от Лехмана, весь ушел в думы. Он напряженно всматривался в грядущее, в этот последний завтрашний день, такой непонятный, непостижимо значительный и жуткий. «Смертынька». Но как ни напрягал Антон свою душу, как ни нудился додумать до конца, мысль его упрямо останавливалась и меркла. Тогда Антон терял нить предсмертных своих дум и весь погружался в прошлое. Любочка вдруг встала перед ним, жена склонилась, друзья, знакомые. И все улыбаются ему, что-то шепчут, куда-то его зовут. Но Антон чувствует, знает, что это не настоящее, земное, обманное – не надо! Ему не до того, ничего не надо, пусть все сгинет и даст покой душе. Антон вздрагивает, мотает головой и тяжко стонет: – Не на-адо… Ярким мгновенным полымем вспыхивает тогда вся прошлая жизнь Антона и сгорает. Ничего нет, ничего не было, легко… Густой, глубокий мрак охватил Антона. И нет больше земли, ничего нет, все остановилось, все умолкло. Антон захолонул, раскрыл рот и перестал дышать. «Умираю…» И уж он не чувствует, не помнит: человек ли он или пес, черт ли он или ангел, камень он или ничто, и не знает, где он: на земле или в воздухе, на вершине горы или на дне моря. Вот она кончается, рвется последняя ниточка, смерть идет… Смерть ли? Смерть, легкая… А как же Любочка, родина, белый свет?.. «Смерточка… повремени…» Душа Антона обнажилась, утончился слух ее. Осеняет себя Антон в мыслях широким крестом… «Господи, Господи…» – и, молитвенно замерев, ждет. Голос человеческий мерещится ему, кто-то говорит, кто-то имя его громко произносит: – Не скули, Антон… Крепись… Это Лехман сказал. Взял его иссохшую горячую руку и поглаживает своей огромной корявой ладонью. – Минутка пришла ко мне, – запинаясь, говорит Антон детским радостным голосом. – Ах, какая минутка, дедушка… Самая золотая… И, улыбнувшись, замолкает. Уж не может теперь понять слов Лехмана, только чует, как Лехман трясет его плечо и что-то предлагает. – Да… Да… – шепчет Антон и опять тонет в наплывающем тумане. И лишь сквозь туман, когда блистают в душе зарницы, произносит: – Ты здесь?.. Ты, того… Ты, дедушка, не бойся… Она добрая… Она мать… – Кого? Ты про кого?.. И Лехман, не дождавшись ответа, грозит высоко вскинутым кулаком и свирепо бросает в сторону деревни: – Чер-рти… Ах, чер-рти!.. А по деревне опять пьяные голоса то приближались сплошной стеной, то вновь тонули. – Умираю… Пить… – простонал Антон после долгого молчания. Лехман, кряхтя и охая, зашевелился, на четвереньки встал, с трудом поднялся и, волоча ноги, пошел на голубоватый свет луны. И чтоб не потревожить спящих у самого окна Ваньку с Тюлей, ущупал их ногами, согнулся вдвое, приник к голубому оконцу и позвал: – Караульщик, а караульщик?! Слышь! Подь-ка сюда!.. Кешка подошел. – Дай-ка, братан, водицы… – А где бы я тебе взял: ишь – ночь! – ответил недовольным голосом Кешка. – Что ж нам, поколевать, што ли!! – А уж это ваше дело… – Черти!.. За что нас, черти, мучаете?! За что убить хотите?! – кричал Лехман и зло плевал на улицу сгустками крови. – А уж это мужичье дело… Как мир… – невозмутимо отвечал Кешка и, дрогнув голосом, добавил: – Вы полстада быдто скотин зарезали… – Каких скотин?! – грянул Лехман и, охнув, закашлялся, схватился за грудь, грузно опускаясь на лежащих у ног бродяг. Те крепко спали, только промычали что-то и задвигались. Не вдруг утихло сердце Лехмана. А как утихло сердце, опять подошел к Антону и окликнул. Не ответил Антон. Лехман в эту ночь боялся молчаливой темноты и, чтоб не чувствовать себя одиноким, стал изливать свою душу пред безмолвным товарищем. – Смерть что? Смерть – тьфу! Все одно что сон… Глаза зажмурил, ноги вытянул – и полеживай… Да!.. Так ли я говорю, Антон?.. И никто тебя не пошевелит – ни комар, ни вша, ни мужик, ни справник… Червь, ты говоришь? Ну-к што… Наплевать… Пусть его точит… Я тагды все равно как стерва буду лежать, как пропастина, тагды хошь в порошок меня разотри – не услышу… Верно? Ну, вот… А душа… Ха-ха!.. В нас души, Антон, нет… В нас душина, это так… Слыхал, как Тюля говорят: «Выди, душенька, из брюшенька!» Слыхал? Ну, вот, Антон, вот… Я как-то встретил в тайге, два шкелета валяются: медвежачий да человечий… Да… А возле них две змеи вьются… Может, это и есть души? А? Ну, я их придавил… Ха-ха… Нет, ты не спорь, Антон… Ты не спорь!.. Но Антон и не думал спорить. Он лежал в забытьи и бредил. Снаружи завозился кто-то, замок щелкнул, чуть приоткрылась дверь, и Кешкина волосатая рука просунула ведро. – Нате-ка-те, пейте-ка-те… – грустно сказал Кешка и захлопнул дверь. Лехман жадно прильнул к ведру. Напившись, нащупал в темноте мешок, намочил его холодною водою и обмотал голову Антона. Очнулся Антон, воды попросил и, утолив жажду, долго крестился и шептал молитву. Полегчало у Лехмана на душе, лег он в свой угол и весь насторожился, стараясь вникнуть в слова молитвы. Но слов было мало, и слова были самые обычные, простые. Однако они резко впивались в душу Лехмана и куда-то ее звали. Лехман лежал с широко открытыми глазами, ему становилось страшно. Антон уже громко вновь кует горячие слова, вкладывая в голос всю силу своей тоски и веры, словно с живым, словно с сущим говорит, стоящим возле: – Неужели посмеешься надо мной?.. Неужели обманешь, Господи? Слышит Лехман: все дрожит внутри. Чувствует: слезы просятся. Тихо сделалось в каморке. Только кузнечик тикал-потрескивал в мшистом пазу серебряными молоточками. – Антон, – наконец сказал Лехман, и голос его сорвался. – Антон!.. Хоша я никаких богов не признаю… Какой Бог? Ну, какой Бог? Я не верю… Одначе положи на упокой моей души, за Петра, земной поклон… – тяжело вздохнул Лехман и забарабанил пальцами по полу. – Меня не Лехманом, а Петром звать… |