Онлайн книга «Кузьма Минин»
|
На воле около Земской избы Гаврилка подбадривал дрожавших от голода своих земляков, таких же, как и он, мирских разоренцев и бобылей. Еще днем их вооружили на воеводином дворе пищалями и бердышами. В сермягах, в вывороченных мехом наружу полушубках, в портах из войлочного сукна, в треухах и бараньих шапках, они робко поглядывали кругом, слушая Гаврилку. А он, заломив шлем на затылок, расхрабрился, кричал полным голосом: – Гей, вы, соколы! Шилды, балды, закоулды – по-поляцки да по-немецки, а по-нашему «кровопивца и злодея, со двора тебя сгоню». Малая птичка воробей, да и та клюется, а мы и вовсе… Он выхватил из ножен громадную саблю. Ребята попятились. Сталь блеснула весело. Гаврилка с видимым удовольствием любовался ею. – Стоять будете у рогаток на Муромском выезде и в иных местах. Никого никуда! Прибывающих – в Земскую избу. Воевода вздумает бежать, и его не пускайте. Замышляют иные уйти из Нижнего… Берегитесь передатчиков! Бежать будут – бейте их, а в поле – ни-ни! Гаврилка проверил стрельбу из пищалей: – Слушайте, ребята-молодцы! – Фурни пять на лопасть![43] – Виль бухальцем на сторону![44] – Торни к ноге дюже![45] – Широким кверху: положь на плечо могучё! – Сними с могуча плеча! – Повернись боком! – Открой пальцем корытцо! – Ударь по лопатице! – Взводи кочетки! – Щелкни вдруг! – Пяться назад! – Виль вперед! Эхо гулко повторяло команду Гаврилки, замирая в оврагах Парень бегал вокруг смолян, волновался, поправлял их, толкая под локти, ворчал, озабоченно посматривал в сторону Земского двора. Там его дожидались другие: балахнинские бобыли. А завтра подойдут чуваши из Чебоксар. Народ валом валит в Нижний со всех сел и починков. В глухих лесах тоже зашевелились. Не так давно осаждавшая Нижний, по наущению самозванца, мордва известила, что и она пристает к ополчению. Мордовские старосты просили прощенья, каялись в своей ошибке. «Тогда лишь мы будем сыты, – говорили они, – коль будем с вами заодно». В то время, когда Гаврилка, рассердившись на непонятливость одного из своих ратников, стал кричать: «Башка белужья! Сбитень!», из Земской избы вышел Минин. Высокий, в коротком бараньем кафтане, в сапогах из бычьей кожи. – Буде! Устали, поди? – приветливо крикнул он. – Такое дело, братцы! Все препояшемся на брань! По засекам, по дорогам и стежкам – охрану держите крепкую. А буде у застав воинские люди объявятся, бейте тревогу, подымайте посад! На вас надежда! А теперь подите в избу! Возьмите хлеба с собой на засеки. Ортемьев, снаряди их!.. Перегоняя один другого, побежали смоляне в Земскую избу. К костру подошел стрелецкий десятник. – Кузьма Минич! Воевода не пускает нас обучать земских людей. – Многое гибнет в борьбе родоначалия и честолюбием разрушается… Бей вторично князю челом: Минин просит отпустить стрельцов!.. Стрелецкий десятник подался назад, пораженный властным, суровым голосом Кузьмы. Минин сел на бревно у костра, а стрелец побежал в кремль. Вчера только нижегородские городовые дворяне и купцы слезно клялись перед крестом и евангелием идти со всем народом заодно, сегодня некоторые уже начали колебаться, замкнулись в своих теремах и в Земскую избу не показываются. И кто же первый? Сам нижегородский воевода. Вчера богу молился якобы о спасении Москвы, сегодня не пускает стрельцов помогать ополчению, преградил дорогу в город крестьянам-беглецам из барских вотчин, велит возвращать их обратно вотчинникам. Не зря князь чин окольничьего от короля получил, не зря приходится родственником Михайле Салтыкову! Пожарский тоже не едет. Были у него нижегородские ходоки Мосеев и Пахомов, приговор народа передали, а он отказывается. Звенигородский и Иван Биркин радуются этому. Надеются, что их изберут. Ночь уходит, бледнеют края небосвода. В предрассветной тишине – скрип полозьев и крики возниц… Минин поднялся, вглядываясь в темноту. Прислушался. По съезду двигалась толпа. Раздавался женский плач, причитания юродивого. Везли колокол, снятый в Печерах с согласия архимандрита Феодосия, колокол уже треснутый, негодный для службы. – Гляди! Гляди! – подскочил к Минину с кулаком неизвестный чернец. – Так-то ты спасаешь веру?! – Чего ради непорочное ввергаешь в бесчестие! – вопила кликуша. – Горе нам! Горе! – О грехе помысли, Косма! – подняв сучковатую клюку, кричал полуобнаженный юродивый. – Господь бог разгневается на нас!.. Минин оттолкнул его, поспешив к коням, которые выбивались из сил, таща колокол в санях по окаменелой от холода глине. – Ну-ка, православные, сюда!.. – Кузьма уперся обеими руками в колокол. Несколько парней подошли к саням, навалились сообща на колокол. – Ой, Косма, Косма!.. Не к добру твоя прыткость! – вздыхал около Минина седой старик, помогавший сталкивать сани. – Не того мы ждали, не того… – Дядя Исай, и ты? Чего боишься?! – сказал Минин. – Не первые мы. Вспомни царя Василия, Иоанна, Бориса!.. И они снимали колокола. Цари не видели в том зла. Держись своего! Не сворачивай!.. – Своего?! – горько усмехнулся старик, – У кого ныне «свое»? Отнимаете свое-то… О владычица, прогневалась ты на нас!.. Дождались… Причитывая, старик с силой упирался, как и другие, в колокол. Бронза[46] жгла стужей. Коленки бились о санную раму. Ноги цеплялись за обледенелые камни и бугры. Было тяжело, а он шел, напирал на колокол, как и другие. – Не слушай слабых! Разум делай хозяином своим, – сказал Минин. Старик умолк, ошеломленный властными речами Минина. Мог ли кто думать, что Минин будет таким?! Колокол подвезли к литейным ямам близ Благовещенской слободы на набережной. В земляных стенах ям, вырытых по приказу Минина, на прошлой неделе было выложено из камня пятнадцать печей, прочных, связанных железом, снаружи и внутри. Они были тщательно вымазаны салом. Печи плотно прикрывались поднимавшимися и опускавшимися железными дверцами. На дне ям громоздились кучи мели, куски ранее привезенных битых в пожар колоколов. Рожком, висевшим на груди, созвал Минин своих помощников, вологодских литцов и котельников. Приволокли бревна, доски и толстые мочальные канаты. Спустили блоки с четырех громадных столбов, связанных между собой бревенчатыми перекладинами. Дружно принялись сваливать колокол в яму. Минин влез на высокий бревенчатый помост, следя за работой. Большого труда стоило народу столкнуть колокол в яму и разбить его. Дробильщики были дюжие ребята, несмотря на холод работавшие без шапок в одних рубашках. Минин велел разогнать плетью кликуш и юродивых. Собрали всех кузнецов. Начался совет в пушкарской избе. Пришли и мастера устюжского литья, прославившиеся своими колоколами и крепостными орудиями. Дюжие ребята с подстриженными затылками, с закопченными веселыми лицами и черными от работы руками. Минин усадил их на самое почетное место, под образами. Устюжские литцы и котельники начали высмеивать обычай воевод брать с собой в поход пушки из попутных крепостей. «Можно ли, – говорили они, – ходящему полку возить с собой крепостную пушку, да еще на посошных (обывательских) подводах?!» Не лучше ли отливать «легкий наряд» и брать зелье и всякие пушечные запасы и пушкарей с места, оснастив войско заблаговременно, воеводе «по мысли». Каждому коню в походе «мочно взять» не более пятнадцати пудов, а крепостные орудия «сидячие», тяжелые, да и притом же не пригодные к легкому полевому бою, а народу-прислуги при них требуется много. |