Онлайн книга «Кузьма Минин»
|
Обиднее всего было, что строго наказывали за сокрытие имущества. Двоих дворян и то не пощадили. Ведь еще царем Шуйским было строго-настрого запрещено поместным дворянам обманывать власть, выдавая себя за беспоместных. А тут в самый разгар сборов нашлись два щеголя, притворившихся беспоместными… Обманщиков, по согласию со Съезжей избой, усердно отхлестали, а землю по закону Шуйского отобрали. Минин и Пожарский советовали, пока новых законов нет, поступать со всякими преступниками по законам Шуйского, последнего законного царя. Посадские были довольны ополченской властью за то, что она с великою строгостью стала преследовать грабителей и разбойников. Наконец-то нашлась защита! На днях двух ополченцев за воровство судили всенародно: сами ратники потребовали казни для них. Обоих утопили в Волге. Никогда не было такой тишины на посаде и в уезде, как теперь. Стрелец Буянов со своими молодцами по нескольку раз в день объезжал город и окрестности, оберегая покой посадов. Всем объявлено было, чтобы крестьян не обижать, к бедным проявлять милосердие, помогать им. * * * – Эй, подходи, которые!.. Калачи горячие!.. Съешь, – три дня сыт будешь!.. – А на четвертый помрешь! – Ну, ты, бродяга!.. За душой ни гроша, а туда же… с разговором лезешь… Становилось все оживленнее. Загудели и колокола в кремле. – Болезная, подкинь угольков! Утреня кончилась. – Подайте, христа ради, красавицы молоденькие. Пожалейте старца. – На! Бог с тобой! Помяни покойную Агриппину, Софью, Давида… Абрама да Ольгу. – Спаси Христос! – Бог спасет! Проглянуло солнце сквозь облака, осветило ровные ряды лавок, амбаров, ларей… Стало веселей. Запел гудошник: То не кули-ик кули-икает,
Но молоденький кня-азь по лу-ужку гуляет!
И он не один кня-азь гуля-ает, – со своими полка-ами…
Со любезными полка-ами, больше с каза-аками…
– Стой! Чего врешь? Песня прекратилась. – Дай грошик! Будь милостив! – На вот тебе! Гаврилка показал гудошнику кулак. – Пошто грозишь? – Не ври! Казаки казаками, а нас чего забыл? – Кого «вас»? – Земщину, мужиков… Ну, да ладно, до трех раз прощаю… Хватай! Подслеповатый гудошник ловко поймал деньгу. – В иное время попало бы тебе. Почесал бы ты лопатки, а ныне, ради праздника… леший с тобой, дыши! Бабы встрепенулись: – Какой праздник? Введение прошло… Ты уж зря-то не болтай, не мути. Купи калач! – Хлебни кваску. Ядрен. Сердце жжет… – Мое сердце обожженное… Не проймешь. Гляди-ка на Ивановские ворота! Что такое? Все притихли. – Кузьма! Воеводы!.. Протопоп Савва!.. И тот верхом. Что такое?! – Говорю, праздник… Вишь, народ валом валит! – Куды? – В литейные ямы, под Благовещенье… От щелчка дошли до кулака, от кулака до полка, от полка до ополченья… Будет ляху похлебка в три охлебка! Поняли? – Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его. Вздохи. Кресты да поклоны, а Гаврилки уже и след простыл. По Ивановскому съезду медленно верхами спускались Минин, Пожарский, Звенигородский, Алябьев, Биркин, протопоп Савва, а вокруг кольцом буяновские стрельцы… Смотрят острым взглядом по сторонам, правой рукой придерживают рукояти сабель. Позади воевод на конях – казаки, мордовские всадники, татарские мурзы, чувашские старосты, башкирцы и другие. Нижним базаром направились в Благовещенскую слободу. Парень не соврал, в самом деле – к литейным ямам. По следам всадников со звонкими криками и смехом побежали ребятишки. Стаи голубей и галок взлетели над головами. Оживились торговки: «Калачи, горячие калачи!», «Квас, квас!» Направо – черная, присмиревшая Волга… Канун ледостава. Медленно, скучно движется «сало», кружится в воде, жмется к берегам, сливаясь в льдины-лавины, оседает под, толщей прибрежной ледяной коры, крепя у берегов ледяное поле – утару. День за днем все шире будет расползаться утара и все более суживаться полоска воды на середине реки. Рыбаки еще копошатся на берегу. Неохота свертывать сети. На рыбу поднялся спрос. Каждое утро посматривает нижегородец на Волгу: два-три хороших заморозка – и остаток воды покроется льдом… Кое-где уже начались заторы… Эк, времечко-то бежит!.. * * * От литейных ям исходила нестерпимая жара и едкий запах расплавленного металла. Громадные клинчатые меха при нажиме на верхнюю пластину издавали пронзительный свист – вырывался воздух в просверленные в пластине отверстия. Меха приводились в движение частью руками рабочих, частью особым вращающимся колесом. Пожарский, глядя на усилия рабочих, неодобрительно покачал головой: – У меня дома кузница на реке: и людям легче, и силы более. Кузьма почесал затылок. – Эге! Благодарствую, князь, что надоумил! Стар, видимо, становлюсь, малоумен. На что бы лучше – Почайна! Силища! Биркин пожал плечами: – Горд ты, Кузьма Минич. Без нас все делаешь. На себя понадеялся… У Ляпунова бы тебе поучиться. Звенигородский вспомнил: – Стрелец Ивашка Лаврентьев сказывал, чтоб ты меня спросил. А ты? Вспомни-ка! Минин кликнул старшину вологодских литцов. Спросил его совета. – Хорошо-то хорошо, да не совсем, – медленно ответил старшина. – А как в гору-то нам колокола возить? Почайна с горы бежит. – Зачем в гору? У подошвы. – А песок? Да болото? Нешто там печь станет?! Да и Волга рядом… Кто знает, какой паводок будет! Пожарский добродушно рассмеялся: – Выходит, ты, Кузьма Минич, и прав. Звенигородский насупился. Биркин отъехал в сторону. – Ну-ка, покажи нам, что вы сделали? – спросил Пожарский вологодского мастера. Тот быстро подбежал к подводе, дернул вожжи – две лошади вывезли подводу из ямы. Старшина сбросил рогожу. Новенькая бронзовая пушка с искусно выточенной казенной частью и стволом, но с неотрубленной прибылью[49] лежала у ног воеводы. Пожарский слез при помощи Буянова с коня и, слегка прихрамывая, подошел к подводе. С отеческой нежностью в глазах он провел рукой по холодной гладкой поверхности орудия, снял шлем и перекрестился. Его примеру последовал и Минин. Глаза обоих встретились. Пожарский взволнованно произнес: – Спасибо, Минич! Хорошо! |