Онлайн книга «Кузьма Минин»
|
– Будут. Минин задумался: – В крайности, есть у меня люди, помогут. Пожарский укоризненно посмотрел на Кузьму. – Горячая голова у тебя, Минич! – Обойдешь да оглядишь, так и на строгого коня сядешь. Нужда заставляет. – Не жесток ли Буянов? Как ты думаешь? – Слаб. – На него многие жалуются, особенно люди знатных родов: «Опричнину опять-де вы заводите?» – На одном добросердии, правда, не устоит. Сам знаешь! А за Кирилла спасибо тебе, князюшка, низко кланяюсь, хорошо придумал. Пастырь кроткий, послушный надобен. Пошлю к нему я верных людей да денег дам им, да сукон и тафты для подарка митрополиту… – Обрадуется старик! Забыли его, похоронили… – Оно и ладно, – улыбнулся Кузьма. – От кого получит мзду и место, тому и предан будет. Так водится. Минин собрался уходить. Пожарский вдруг остановил его: – Да, забыл я тебе сказать… Вот память-то какая стала! Морозов мне сегодня шепнул: татарин к нему, его бывший холоп, прискакал, – Биркин из Казани будто бы подходит… Недалеко уже от Ярославля, а с ним татарский начальник Лукьян Мясной… – Да неужто! – Совсем забыли мы о нем, а он о нас не забыл. – К добру ли? – Раскаялся будто… На помощь идет. – Только не верю я, Митрий Михайлыч. Ой, не верю! – Что так? – Смуту идет он чинить. Как есть смуту. – Ты думаешь? – Крест могу целовать в том… Опасайся его, не верь. В полночь Кузьма ушел из дома воеводы, провожаемый князем до самых ворот. Оба были расстроены известием о приближении Биркина. * * * Минин не ошибся. Придя в Ярославль, Биркин прежде всего начал каяться и обелять себя. Он жаловался на протопопа Савву. Корысти ради якобы протопоп начал смуту в Казани, добиваясь митрополичьего престола. По словам Биркина выходило, что один он честный человек да казанский дьяк Шульгин. Остальные все воры и обманщики. Снаряженное казанцами войско было тепло одето, обуто и хорошо вооружено. Оно состояло только из дворян и посадских, которым Биркин насулил золотые горы. Вместе с казанцами пришел отряд татарской конницы, предводимый отважным наездником Лукьяном Мясным. Он сказал Пожарскому, что татары послали его помогать нижегородцам, «истомясь о порядке». Не прошло и недели, как Биркин уже начал охаивать «дело нижегородских мужиков». Он хотел и в Ярославле быть первым воеводой, но ему сразу дали понять, что он должен во всем подчиняться Пожарскому. Да и поживиться оказалось в Ярославле нечем. Предстоявший же вместе с нижегородцами поход к Москве, кроме новых лишений, не сулил ничего иного казанским дворянам. Люди, которых Биркин подбирал себе, привыкшие в дни боярского и польского владычества к легкой наживе, громко возроптали на нижегородцев. Их охватила досада: зря пришли. Узнав, кроме того, что и выборов царя в Ярославле не будет, что обещание, данное в грамоте, Пожарский и Минин хотят нарушить, Биркин думал привлечь к себе народ порицанием за это нижегородских вождей. Во всеуслышание на собраниях ратников он назвал Пожарского и Минина обманщиками. – Вот глядите, чего они добиваются! Зачем им царь, когда они сами царями умыслили быть?.. Им мало одного обмана, жди от них еще и других обманов. Всё у них на обмане построено. Вспомнил он и попов, прослышав об их недовольстве. Подлил и здесь масла в огонь. Обижают, мол, духовенство. Пошли ропот и споры: кто за Пожарского и Минина, кто за Биркина. На площади дошло дело даже до кровопролития. В окрестностях города осмелели разбойники, наводили панику на крестьян. Пришлось начать жестокую борьбу с разбоями, грабежами и нарушениями порядка. Казанские дворяне и этому стали мешать, нападая из засады на стрельцов, уходивших для ловли разбойников. Они первые повсюду буянили, предаваясь пьянству и разврату. Кузьма не вытерпел и призвал на воеводский двор Биркина и Лукьяна Мясного. В горнице были только Пожарский и Кузьма. – Чего ты добиваешься, Иван Иваныч, мутя народ? – спросил Минин, сумрачно глядя на Биркина. – Кто тебе наклеветал на меня? – грубо ответил Биркин. – Об этом все знают. Уже и кровь пролили твои люди. Выходит: «Прости, господи, согрешение мое, да опять за то же». Так, что ли? Биркин с усмешкой пожал плечами: – Вольно же вам!.. – Умей грешить, Иван Иваныч, умей по чести и каяться. – Ну, уж увольте, – пробормотал Биркин. – Уйду я от вас! Чем лаптю кланяться, поклонюсь уж лучше сапогу. Бог с вами! Кузьма отвернулся к татарскому начальнику: – А ты, Лукьян, тоже с ним? Стройный, средних лет, с добродушным русобородым лицом, мурза встал, приложил ладонь к груди и слегка поклонился: – Татары сказали: «Помогать!» – я и буду помогать… Зачем пойду в Казань? Меня ругать будут в Казани. – Стало быть, остаешься? Добро! Казанские татары радеют о государстве лучше казанских дворян. На следующий день Биркин повел свое войско обратно в Казань. Боярин Морозов, бывший казанский воевода, пришел к Кузьме с поклоном. Забыл и свою боярскую спесь. – Бог спасет тебя, Кузьма Минич, благодарствую, что прогнал Биркина!.. Будь проклят он вовеки! Он и дьяк Шульгин! Воры они, воры! Выжили они меня из Казани. – Ты чего же, боярин, раньше молчал? – Боялся. Минин покачал головою: ему непонятна была эта боязнь. О размолвке Минина с Биркиным слух прошел по всему ополчению. Гаврилка с товарищами повсюду говорили: «Минич выжил казанских зазнаек вон из Ярославля, не принял их в ополчение за их бездельные речи про царский выбор…» С отрядом стрельцов Кузьма смелым налетом окружил большую разбойничью шайку, много бед причинявшую ярославцам, и взял в плен прославленного атамана шайки Петра Отяева. Его судили на площади всенародно и отправили под сильным караулом и в цепях в Соловки «для неисходного сидения» в земляной тюрьме. Отяев тоже был некогда вельможею: стольник тушинского самозванца – он состоял с Филаретом Романовым в одной свите, окружавшей Лжедимитрия II, и дружил с Романовыми. Перед отправлением его в Соловки Кузьма дал наказ Буянову не пожалеть батогов «на прощанье». Но вот пришли отрадные вести от Черкасского из Красных Холмов. Неприятеля удалось выбить из Антониева монастыря. Воры в страхе побежали на юг. Отряды Заруцкого из-под Углича тоже были изгнаны, многие казаки побратались с ополченцами. Лопата-Пожарский тоже действовал успешно. Он отогнал неприятеля от Пошехонья, а Переяславль-Залесский занял ополченский воевода Наумов. Обо всех этих победах ополчения глашатаи возвещали народу на площадях и набережной, прославляя храбрость и честность ополченских воевод. |