Онлайн книга «Феникс»
|
Все это она сказала по-тюркски. С хорошим произношением. Чуть гортанным – так говорят в Стамбуле и Измире. Значит, турчанка. Ясно. Он и тогда еще догадался, что секретарша не его соотечественница. Но как попала в Германию? Впрочем, о переводчице ли сейчас надо думать. На короткое мгновение она заняла Саида своей тайной, главное – анкета, протянутая ему. Саид, как мог пристальнее, посмотрел в глаза переводчице. Надеялся прочесть в них если не ответ на свои тревоги и сомнения, то хотя бы предостережение или намек какой-то. Наконец понять состояние Надие. С чем она протягивала бумагу, с каким чувством? Не брал анкету, ждал. Пусть поднимет глаза. Надие не поднимала. Уткнулась в стол, в блокнот свой голубой, и даже ресницами не вспархивала, не пыталась увидеть лицо Саида. Дальше тянуть было нельзя. Исламбек коснулся пальцами листка. Сжал его. – Вы свободны, господин шарфюрер, – произнесла официально Надие и сделала пометку на его пропуске. – Вернете завтра. Теперь глянула. Мельком. Но этого было достаточно. Она взволнована. Напугана. Чем-то. Как тогда у Ольшера. Словно ей трудно видеть чужую обреченность. Невмоготу. Спасибо и за это. Его все-таки предостерегает взгляд Надие. За простой процедурой замены анкеты что-то кроется. А может быть, она всегда так смотрит. И никакого предостережения, никакого участия, никакой тревоги. Он к двери уже подходил, с этой своей критической мыслью, когда Надие сказала. Вслед: – Сестра Блюмберг отравилась газом. Еще одна загадка. Брошено зернышко. Крошечное. Брошено не случайно. Оно должно произрасти. Дать всходы. Он должен увидеть плоды. Сейчас. Это дело его мысли. Его фантазии. У порога Саид подождал. Не подскажет ли переводчица, как растить зернышко? Она наверняка знает. Она все знает. Женщина так просто не будет сеять загадки. Тем более в чужой душе. Оглянуться или нет? Выдать свое любопытство? Или сделать вид, что такой пустяк его не занимает? А это, видно, не пустяк, не случайность. О Блюмберг говорила Рут, говорил Ольшер. Сестра Блюмберг провожала того человека из госпиталя. Смотрела через дверь вслед. И Надие тоже не случайно назвала ее фамилию. Знала, что она известна Исламбеку. – Бедняжка… Надие, кажется, сочувственно вздохнула. Ничего не значащий для Саида вздох. Эмоции. Игра. Ему нужна связь между сказанным до этого переводчицей и анкетой. Связь с его собственной судьбой. Он назвал фамилию сестры Ольшеру, тот позвонил кому-то в рейхстаг, поехал куда-то – и Блюмберг внезапно отравилась газом. Исламбек имеет определенное причастие к событию. И не один Исламбек. А возможно, не сестра центр события. Саид! Он оглянулся. Напрасно. Надие склонилась над бумагами. Что-то писала. Старательно. Переводчица не собиралась ничего добавить. Разговор с посетителем окончен. – Вы уверены, что она еврейка? – Прямых доказательств нет, господин майор… Но брат ее матери находится в трудовом лагере номер 274 дробь 16. – Из-за жены? – Не только из-за жены… Мать Блюмберг наполовину еврейка. – Значит, кровь? – Да. – Надо проверить списки в отделе Шлецера. – Уже проверены, господин майор. Сестра Блюмберг не числится. Это понятно, иначе она не жила бы в Берлине и не работала в госпитале. – Ясно. Самоубийство из-за боязни разоблачения. Вы все хорошо проверили, господин Берг. Благодарю. – Хайль! – Вы свободны, господин оберштурмфюрер. Берг поклонился, но не ушел. – Одна деталь, господин майор. – Что еще? – Списки у Шлецера до меня проверяла одна дама… – Просто дама? – Нет, ее прислали из Восточного министерства. – С какой целью? – Наши задачи совпали. – Вот как! Этой Блюмберг интересуются многие. – Да, господин майор. – И еще одна деталь… Штурмбаннфюрер не откликнулся. Тяжелое его лицо склонилось над папкой. Папка, кажется, интересовала его теперь. С сестрой из госпиталя все покончено, и она не должна больше занимать гестапо. Однако Берг, дотошный Рудольф Берг, отвлекал его. Насильно. – В последних показаниях Блюмберг фигурирует какой-то туркестанец. Он приходил в госпиталь до официального визита заместителя Чокаева, не был принят, но оставался, по ее словам, в парке целый час. Блюмберг видела его. Через дверь и в окно из палаты. – Кто этот туркестанец? – Майор поднял голову, жадно глянул в глаза старшему лейтенанту. Ему нужна была фамилия. – Она не сказала, – огорчил его Берг. – Скрыла? – Видимо, не знала. Я имел в виду при новом допросе показать фотографии. И не успел… Тяжелая челюсть майора сдвинулась влево. Скривились губы. Так он изображал досаду. – Нельзя ничего откладывать, дорогой оберштурмфюрер. Время опережает нас. – Я понимаю, господин майор… – Вы свободны, – снова напомнил штурмбаннфюрер. И снова Берг не ушел. – Продолжать поиски этого туркестанца? Или нет? Майор поставил челюсть на место. Выдавил через плотные губы: – Продолжайте… Наконец Берг освободил его. Направился по узкому ковру к выходу. Шагал легко. Пружиняще. Высокая фигура гестаповца плыла по какой-то четкой линии, без покачиваний, словно он двигался на проводе. – Да! – окликнул его майор. Крутой поворот. Опять без колебаний. – Слушаю! – Вы закончили дело по Бель-Альянсштрассе? – Почти. – Торопитесь. Как бы время снова не опередило нас. Каждая строка, каждое слово, даже простое «да» или «нет», написанное дикими зелеными чернилами, вызывало у Саида сомнение. Да что сомнение, тревогу. Он не верил словам, не верил почерку, четкому, прямому. Все ложь, все уловки. Вначале Саид пытался сам обнаружить фальшь, найти противоречия: сопоставлял даты, географические названия, даже эти лаконичные «да» и «нет», – не исключают ли они сказанного выше или ниже? Ничего не нашел. Все совпадало с его ответами, записанными переводчиком еще в тюрьме, на Холодной горе, а потом в Беньяминово. Это или подлинный документ или хитро состряпанная фальшивка, в которой скрыт подвох. Шедевр фальсификации. Повторив анкету, можно вынести самому себе смертный приговор – немцы в лагерях расстреливали за ложные данные, если, конечно, обнаруживали это с чьей-то помощью. Позже, когда обилие провокаций и проверок сделало жизнь Саида похожей на сплошную пытку, он приходил в отчаяние – силы для борьбы, кажется, иссякали. Сейчас лишь тревога охватывала его. Тревога, вызванная приближающейся опасностью. Состояние чем-то напоминало испуг шахматиста, которому объявили «шах». Всего лишь «шах», но который подготавливал «мат». Противник знал, что это «шах», видел ход, не видел его лишь «обреченный». А ход был и, может, не один. И в числе нескольких такой, что не только выручал на время, но и укреплял позицию, давал преимущества. |