Онлайн книга «Феникс»
|
Так показалось Дитриху. И он опустил приготовленный к выстрелу пистолет… 10 часов 32 минуты. Ольшер докладывает начальнику управления шпионажа и диверсий службы безопасности Вальтеру Шелленбергу о происшествии в «Тюркостштелле». Страшном происшествии. Нужна сила воли, чтобы сказать это бригаденфюреру. Капитан понимает, чем может кончиться доклад, и смотрит с тоской на шефа. На складки у рта. Когда бригадефюрер злится, складки западают глубоко, губы поджимаются и начинают вздрагивать. – Все? – ставит точку этими вздрагивающими губами Шелленберг. – Все, господин генерал. Шелленберг связывается с начальником полиции и службы безопасности Кальтенбруннером. Говорит, сдерживая волнение: – Прошу поставить в известность рейхсфюрера. Ольшер сидит как приговоренный. Слушает. Отмечает этапы развития событий. События разворачиваются уже без него. Он вычеркнут. Сейчас зазвонит телефон у Гиммлера. Один, другой. Забегают люди на Принц-Альбрехтштрассе. Заработает секретная служба. Полетят шифровки. Ольшер не сомневается, что операция, которую готовят все инстанции полиции безопасности и службы безопасности в Германии и в оккупированных областях, будет отменена. Огромная машина, предназначенная для нанесения удара, мгновенно остановится. Бессмысленно, даже преступно осуществлять операцию, о которой предупрежден противник. Ольшер чувствует, как холодеют у него руки, как подступает к горлу тошнота. А Шелленберг молчит. Смотрит на аппарат, над которым вот-вот вспыхнет сигнальная лампочка, и молчит. – Какой будет приказ? – нарушает тишину капитан. Он имеет в виду приказ, решающий судьбу начальника «Тюркостштелле». Бригаденфюрер возвращается взглядом к тому месту, где должен находиться Ольшер. Думает. Довольно долго. – Идите! – говорит Шелленберг. – Приказ поступит в течение ночи. Ольшер уходит. Уносит свое развинченное тело. Уже работает секретная служба: «Приказ номер триста семь дробь шестьдесят два, литер “зет” отменяется. Отменяется. Отменяется… Получение этого распоряжения подтвердить немедленно». 9 часов 4 минуты. Время снова отступает. На двадцать восемь минут. Это нужно для того, чтобы застать Саида дома, на Шонгаузераллей. Около газовой печки. Рядом с Паулем Хенкелем. Старым, больным Хенкелем. Он прилепил к животу грелку, согнулся – так ему легче, – а ноги подсунул под печь. Хенкель тоже причастен к событиям. Он – отец Рут, тесть президента и в какой-то степени сотрудник Туркестанского национального комитета. Правда, старик не чувствует себя родственником людей с положением. Все, что есть у Пауля, – в этой комнате: старая обветшалая мебель, несколько картин малоизвестных художников и паек военного времени. И еще жена – седая, полная Марта. Обожающая дочь и равнодушная к мужу. Равнодушная потому, что старый Пауль осуждает Рут, уходит из дому, когда та появляется на Шонгаузераллей. К счастью для Пауля, это случается редко. За последний год она была здесь дважды. Второй раз, провожая Саида. Хенкель хорошо говорит по-французски, он передал дочери свое богатство, поэтому Рут и работает диктором на «Рундфунке». Больше ничего не смог ей передать. Денег у старика не было, а мысли Пауля оказались ненужными Рут. Она живет собственными идеями. Старик не уверен, что идеи эти хороши. Не уверен и в том, что такие люди, как его дочь или зять, должны находиться у власти, пусть вне Германии. Это оскорбляет людей, оскорбляет Пауля Хенкеля. О власти сейчас и говорит он Саиду. Не о Гитлере, не о Геринге – Пауль знает, что о них говорить нельзя. Можно говорить вообще о власти, о справедливости. Вспоминать историю. Далекую, украшенную такими именами, как Демосфен, Сократ или Цезарь… Можно еще говорить о человеке, о бренности всего существующего. О несчастном Азизе, упавшем на асфальте. Пауль, как и Саид, не знает, кто убил Азиза. А если бы старик узнал, не поверил бы. Впрочем, он не поверил и в убийство Мустафы Чокаева, хотя многие намекали на это и даже называли имя убийцы. Нет, Пауль лучшего мнения о людях. Хенкель прерывает свою спокойную речь только для того, чтобы поудобнее пристроить грелку или вздохнуть: «Да, жизнь человеческая…» Так может пройти весь вечер. Старик будет говорить, Саид слушать. Пытаться слушать. Вдруг вспыхивает звонок в передней. Все вздрагивают. А Саид бледнеет. Кто может звонить к Хенкелям в такое время? Азиза нет. Азиз мертв… – Что это? – спрашивает фрау Марта. – Иди узнай, – ворчит Пауль. – Наверное, несчастье. В наше время в дом входит только несчастье. – Боже! Она идет в переднюю. А там уже стучат в дверь. Сапогами. – Открывай! – Кто? – губы у фрау Марты трясутся. – Гестапо. Вот и все. Кому-то в доме надо собираться. В дорогу. Саид узнает голос Берга. Вскакивает. Идет к двери, чтобы увидеть его. Понять, зачем он здесь. Часы показывают девять ноль четыре. На четыре минуты задержался Берг. Штурбаннфюрер, составляя график операции, против адреса «Шонгаузераллей, 57» пометил – 21 час. Почти точно. Берг стоит на пороге. В черном лакированном плаще, в фуражке со свастикой и белым черепом. Лицо серое, застывшее, почти каменное. Губы сжаты. Он разжимает их, чтобы сказать беспощадное: – Все остаются на своих местах. Сопротивление бесполезно. «Это не он. Не Берг!» – думает Саид. И отшатнулся. Пытается уйти. В это время оберштурмфюрер ударяет его в лицо. – Сволочь! Мы научим тебя уважать законы Германии. Сзади напирают гестаповцы. Вбегают в коридор, перешагивают через Саида. Кто-то давит сапогом его локоть. – Приступайте к обыску! – рявкает Берг. Это все-таки Берг. Его глаза. Они смотрят зло на Саида. С ненавистью. Оберштурмфюрер опускается на корточки, начинает ощупывать Исламбека. – Где? – едва слышно спрашивает он Саида. Только двое в коридоре: Берг и Саид. Остальные в комнатах. Хоть бы улыбнулся, что ли. Смежил веки, дал понять: я Берг. Нет. Каменное лицо. Неужели провокация! – Где? – повторяет Берг. Гестаповец торопится. Ему надо получить ответ. Рядом люди. Совсем близко. А если это Берг? Все-таки Берг. – У нее… Лицо меняется. На нем досада. – Черт возьми! Саид не понимает, чем недоволен Берг. Он же сам велел вернуть документ Надие. Или забыл? Поднимается гестаповец. Пинает легонько Исламбека. – Ауф! Гаркает на всю квартиру: – Подлецы! Им не дорога Германия. У них нет ничего святого. |