Книга Пятерка, страница 106 – Роберт МакКаммон

— О’кей. Первая картинка.

Он щелкнул по иконке, и экран заполнило изображение в высоком качестве.

Они не поняли, на что смотрят. Терри из кресла спросил:

— А что это?

Показанная картинка изображала… вроде как бледную и веснушчатую кожу? А еще… яркая коричневая татуировка? Очертания бокала с буквой X посередине, а внизу — V в обрамлении двух извитых хвостов?

— Это клеймо, — ответил Тру. — Находится вот здесь. — Он показал на себе, прямо над левой лопаткой. — Те, кто в этом разбирается, говорят, что это часть печати Люцифера из книги «Гримориум верум», изданной в восемнадцатом веке.

Он щелкнул второй эскиз, и снова появилось яркое коричневое клеймо на бледной коже, но эта кожа была взрыта длинными рваными шрамами.

— Кто-то его обработал кнутом, — сказал Тру, не дожидаясь вопросов. — Кто-то, кто по-настоящему любит держать кнут. Этот символ считается изображением всевидящего глаза и опять-таки связан с сатанизмом.

— Стоп! — Кочевник, сидевший на другой кровати рядом с Ариэль, теперь встал. — Что это за херня такая?

— Это клейма, шрамы от различных типов кнутов, бритвенные порезы, раны, сделанные рыболовными крючками и битым стеклом, а также иными приспособлениями, которые эксперты пока не определили, — на спине и на груди Коннора Эддисона. Их нашли, когда его из той свалки оттащили в трейлер-медпункт. Фотографии сделаны полицией Тусона.

Тру щелкнул третье изображение — еще несколько скрещенных шрамов крупным планом. Они были оставлены вонзенным металлическим предметом, имеющим форму миниатюрной пятипалой когтистой лапы.

— Ох… Господи, — выдохнула Берк.

— В нижней части спины, справа, — сообщил Тру.

На всех картинках были надписи, на каком месте тела они находятся.

От следующего изображения Ариэль отшатнулась, Кочевник сузил глаза, а Терри выдохнул:

— Ну и ну…

Это было клеймо: перевернутая большая пентаграмма, в центре голова — наполовину козлиная, наполовину человеческая, рога аккуратно обведены языками пламени, на лбу горит 666, и все сделано подробно, с прилежанием и творчески — если можно назвать творческой работу каленым железом и электровыжигателем.

— Эта посередине груди, — сказал Тру. — Здесь видно, что соски у него тоже выжжены.

— Я больше не могу, — сказала Ариэль, закрывая глаза и отворачиваясь.

— О’кей, не обязательно смотреть все, но я хотел, чтобы вы имели представление. — Тру закрыл программу демонстрации изображений и перешел к другому файлу. — Вот тут говорится… Вчера около полуночи Коннор Эддисон захотел говорить с полицией. Вдруг выразил такое желание, так что пришлось выслушать, что он хочет сказать. Готовы?

Кочевник все еще стоял. Он шагнул и встал между Ариэль и экраном, словно желая защитить ее от этих мерзких изображений истерзанной плоти.

— Зачем ты нам все это показываешь?

— Чтобы вы знали, что произошло, — спокойно ответил Тру.

— Да мы же уже знаем, — возразил Терри.

— Нет, не знаете.

Тру дважды щелкнул видеофайл, и началось воспроизведение.

В кадре была одна из маленьких допросных — такая, как в любом реалити-шоу на этой планете. Камера стояла в верхнем углу. По одну сторону стола сидели двое мужчин — один седой в белой рубашке и в галстуке с красным узором, другой в темно-синей рубашке с закатанными рукавами. Седой коп протирал глаза, будто мешки ворочал до полуночи. У того, что в синей рубашке, были коротко стриженные каштановые волосы, крепкая фигура с широкой спиной и плечами борца. Между ними лежали ручки, блокнот и что-то вроде диктофона. По другую сторону стола сидел тощий и бледный юнец, одетый в кричащий оранжевый спортивный костюм, который недавно так понравился Кочевнику. Руки Эддисона были сложены на столе в молитвенной позе. Тщательно расчесанные светлые волосы казались мокрыми, будто он только что, перед тем как очистить душу, решил принять душ.

В нижнем левом углу кадра стоял штамп даты-времени, справа — счетчик кадров. Время было ноль часов девять минут.

— Тогда начнем, — сказал старший коп. Голос рокотал, как радиоприемник, у которого усиление сместили в сторону низких частот. — Ваше имя, пожалуйста.

— Аполлион, — сказал молодой человек.

Он говорил с собранной уверенностью, тихим голосом, отвечавшим его внешности, но не тому рваному ужасу, что был у него под костюмом.

— Прошу прощения? — переспросил второй коп.

Голос прозвучал как у ковбоя: «Аккуратней, парнишка. У меня тут пять фасолин в барабане».

— Аполлион, — повторил негромкий голос, потом произнес по буквам.

Пальцы Радиоприемника забарабанили по столу:

— Домашний адрес?

— У вас же все это есть, — ответил молодой человек, Коннор Эддисон или Аполлион, или как он еще себя назовет.

— Нам хотелось бы услышать от вас.

Молодой человек смотрел прямо в камеру. Левый глаз у него почернел и распух. Подбородок заклеен пластырем, нижняя губа вздулась. Кочевник вдруг ощутил колоссальную гордость за себя, хотя знал, что большую часть этих травм нанес Нацист.

— Называйте меня Аполлион, — произнес в камеру негромкий голос. — Я не от мира сего.

Ковбой вырвал страничку из блокнота и начал вставать со стула.

— Я вам могу рассказать, что это значит, и в сеть лезть не придется.

Ковбой остановился, подумал секунду, чуть все же не пошел, потому что нервы гуляли, но взял себя в руки, сел, разгладил на столе страницу и уставился на Аполлиона.

— Я — разрушитель, — сказал бледный юноша. — Я — все, чего вы боитесь, я — все, чем вы хотели бы быть.

— Вот как? — спросил Ковбой, опустив глаза на лист бумаги.

— Вот так, — ответил Аполлион.

— «Я хотел бы сидеть за решеткой по очень серьезному обвинению в покушении на убийство»? Так, Коннор? — пророкотал Радиоприемник.

Аполлион снова поднял к камере побитое лицо и просиял улыбкой:

— Им бы надо уши прочистить.

— Ну хорошо, Аполлион. — Радиоприемник сказал это так, будто объявлял какую-нибудь группу восьмидесятых стиля глэм-метал. — Вы хотели говорить — мы слушаем. — Он откинулся на спинку, стул скрипнул. Радиоприемник развел руками: — Говорите.

— Я бы хотел шоколадку. Сладкое что-нибудь.

— После разговора. Давайте я вам помогу начать, задам вопрос. Зачем вы в четверг пытались совершить убийство? Ведь именно это вы пытались сделать? Застрелить как можно больше людей на сцене?

— Это три вопроса, — заметил Аполлион.

— Может, начнете с первого? — предложил Ковбой.