Книга Арабская кровь, страница 146 – Таня Валько

– Это смрад прокисшего пота! – Дорота кривится, как будто ее вот-вот стошнит. – Особенно воняло, когда они поднимали руку для салюта. А салютовали они каждые десять километров, и им это не надоедало.

– А для меня противнее всего была вонь от их ног, – выражает Марыся свое мнение. – Почему они не носят высокие военные ботинки на шнурках?

– Потому что эти парни – горцы, фермеры и бедуины, а не солдаты, моя дорогая.

Они отошли от машины, из которой высыпаются на Зеленую площадь почти с полсотни счастливых людей.

Неуверенно, с ужасом женщины оглядываются по сторонам. Центр Триполи сегодня – главное место праздника, и тут находятся тысячи людей.

– Ковальскому никогда бы не удалось собрать сюда такие толпы, даже на народное гуляние, – приходит к выводу Марыся, называя павшего лидера польским прозвищем: сейчас лучше не произносить его настоящей фамилии.

– Да, сейчас его приверженцы могли бы здесь собрать неплохую жатву. – Заботливая мать берет дочь за руку и вытягивает из окружающей ее толпы зевак. – Едем быстро к Муаиду, поздороваемся с ним, попрощаемся – и бежим отсюда.

Над головами раздаются очереди из автоматов и одиночные выстрелы. Салютующие мужчины стреляют от радости в небо и ни о чем не беспокоятся, устрашающе при этом вереща. Женщины же издают крики захарид, словно находятся на свадьбе. Одни собираются в группки, хлопают и напевают патриотические революционные песни, которые сочинили во время повстанческой борьбы, другие танцуют. Торжество обещает быть бурным.

– Девушки, девушки! – кричит Зина из кузова грузовика, но мать и дочь не слышат ее. – Dorcia! Masza!

– А… Зинка. – Дорота, услышав свое имя, поворачивается и ищет взглядом подругу. – Что такое?

– Возвращаемся insz Allah завтра, поэтому будьте здесь уже в полдень, – сообщает она. – Может, захотите к нам присоединиться сегодня вечером на общественном пляже? – кричит Зина во все горло. – Разожжем костры, будем жарить мясо, – радуется она, как ребенок. – Наши огни будут видны на Мальте!

– Нет, спасибо, – пробует выкрутиться Дорота. – Мы говорим по телефону, – бросает она на ходу, показывая жестами, что беседует, и прижимает ладонь к уху.

– Хорошо! – Украинка, разумеется, поняла. – Пока!

– Откуда она возьмет мясо для гриля, чтобы угостить сотни людей? – Марыся поняла пятое через десятое, но ее волнует главная проблема последних месяцев войны. – Ведь запасы еды везде уже исчерпаны, особенно в столице.

– Поедут на какую-нибудь окрестную ферму и «одолжат».

– Ну да, как все просто. До этого грабили те, из правительства, и брали, что им нравилось, а теперь эти…

– Так всегда. Ливийский вождь тоже сначала обещал им благополучие и достаток, равноправие, свободу, братство… – Дорота цитирует коммунистические лозунги. – А потом об этом забыл.

– Так же, как Мубарак в Египте, Али Салех в Йемене и Бен Али в Тунисе. Везде одна и та же песня, – соглашается с матерью Марыся, которая знает арабские реалии.

– Нечего разговаривать! – Дорота машет рукой. – О, свободное такси, поймаем!

– На Бен Ашур, пожалуйста.

– А деньги есть? – спрашивает водитель, у которого на одном глазу бельмо.

– А как же иначе?

– Сейчас эти новые приказывают везти, а денег не дают. А если человек об этом заговаривает, то пистолет к голове – и все. Нужно радоваться, что жив.

– Оружия у нас нет, и мы заплатим, не бойтесь.

– Видно, вы не здешние. Ну и хорошо, повезло, заработаю на хобзу и лебен для детей.

Женщины выскакивают из машины на углу главной улицы с односторонним движением, ведущей к их дому, и оставляют таксисту сто динаров, за что тот кланяется им в пояс. На всякий случай он дает им номер своего мобильного телефона, который Марыся тотчас же хочет выбросить – он им уже не пригодится. Муаид сам их довезет или обеспечит машиной.

– Никогда ничего не известно, доченька. – Дорота кладет помятую визитку в сумочку. – Телефон Муаида не отвечает уже почти две недели. Откуда нам знать, не решил ли он, часом, выехать. А может, он в Египте с женой и дочерью? – выдвигает она предположения. – Это был бы умный поступок с его стороны.

Как всегда, в их районе царят тишина и спокойствие. Никто не стреляет, никто не кричит, машины не сигналят и не ездят, визжа колесами. Под стенами ограды проскальзывают два или три человека, главным образом женщины с детьми на руках, которые идут за покупками в ближайший магазинчик или с малышом на детскую площадку. Жизнь лениво течет дальше. Здесь войны не видно и все выглядит, как раньше. Однако когда женщины прошли сто метров, они встают как вкопанные и смотрят на руины красивого семейного дома. Ограда уничтожена частично, в ней попросту зияет дыра. Но дом, скорее всего, разрушен преднамеренно. Нет ни воронки после бомбы, ни каких-либо разрушений вокруг. Даже два дерева и красные бугенвиллеи целы. В стене дома со стороны улицы – большое отверстие, через которое видны внутренние разрушения. Часть фронтона отпала, часть завалилась. Только со стороны сада стоит высокий, в два этажа, бок здания, пугая торчащей арматурой и оббитым кирпичом. Умывальник и ванна висят, как на шнурке, прикрепленные гидравлическими соединениями, и грозят в любой момент сорваться, потянув за собой остаток стены. Вокруг подъезда лежат сломанные предметы, фрагменты красивой деревянной мебели из зала, грязные куски обивки или одежды. В углу свиты запыленные шторы и гардины. Удивительно, что никто до сих пор не разграбил полуразрушенный дом.

– Муаид, должно быть, кому-то помешал, – шепчет Дорота, обнимая расстроенную дочь за плечи. – Кому-то из правительства Каддафи. Они таким способом много лет сводили счеты.

– Как это?

– Во время моего пребывания здесь я видела красивые каменные дома, даже в центре города, которые за ночь разрушались именно так. Семья же исчезала, как будто растворялась в тумане. Будем надеяться, что Муаид остался жив, – утешает она дочку. – Наверняка сбежал, ведь он умный человек. Ни о чем не беспокойся, – прибавляет она, видя, что Марыся вот-вот заплачет.

– Я не понимаю, каким чудом ничего не разграблено.

– Такие места всегда обходят стороной, – объясняет мать, просвещенная в этом вопросе еще Маликой. – Каждый боится, что его могут обвинить в соучастии с наказанным хозяином руин.

– Мама, но мы-то туда войдем? – плачущим голосом спрашивает Марыся. – Я должна! – Она нервничает и снова начинает вести себя как ребенок. Не хватает только, чтобы она топнула ножкой.

– Женщины! – Стоя у самой ограды, они слышат за спиной чей-то голос, но, не надеясь встретить здесь знакомых, не реагируют.

– Saida! Ja saida! – Голос звучит все более настойчиво.

– Ajwa? – Дорота поворачивает голову и видит продавца из маркета на углу, который призывно машет им руками. – Что такое?