Онлайн книга «Патриот»
|
Никакого разочарования по этому поводу Знаев-старший не испытал – наоборот, с удовольствием послушал ещё раз и ещё. В хаосе разнонаправленных звуков можно было мгновениями услышать что-то интересное, новое, какую-то обрывочную идею, какие-то две-три ноты, любопытно стоящие рядом. Но для вычленения, обнажения этой небольшой новизны следовало упражняться, работать, брать уроки у мастера, получать от этого мастера подзатыльники, обижаться на мастера и потом опять возвращаться к нему. Знаев-младший никогда не получал подзатыльников за сочинение музыки, поэтому сочинял плохо. Точно таким же музыкантом был Знаев-старший целых пять лет. Тоже – не попадал в ноты, но не знал сомнений. Пока слушал сыновнее творение в третий раз – пришла она, хмельная, возбуждённая. Может, ещё более хмельная, чем он сам. От её волос исходил слабый запах ацетона. Присела возле него, не включая свет, молча поцеловала – и сразу ушла бесшумно. В любое время года ходила по дому только босиком. Он почти заснул, одновременно дожидаясь, когда её друзья свалят в ночь, оставив их вдвоём, но друзья были стойкими ребятами и ушли только под утро. Он слышал, как она прощалась с каждым, как обещала одному обязательно позвонить, другому – прислать чей-то электронный адрес, а третьему – вернуть триста рублей при первой же возможности. Он лежал, сопел, прислушивался, изнывал от ревности и нетерпения, пелена то сдвигалась, то раздвигалась, подобно театральному занавесу, и когда Гера, наконец, прибежала и забралась к нему под простыню – обнял, прижал к себе так сильно, как только мог. – Ты пьяный, – прошептала она. – И ты. – Как прошёл день? – Отлично, – искренне ответил он. – Это был один из лучших дней в моей жизни. – Расскажи. – У меня есть второй сын. От женщины, про которую я давно забыл. – Ты видел его? – Нет. Завтра увижу. Она вздохнула. Знаев уловил недовольство, даже печаль. Он сомневался, надо ли сообщать ей о своём новом статусе внезапного папаши, – но решил рассказать. Он всегда обо всём ей рассказывал. И ни разу за всё время не соврал, даже в мелочах. Это было главным. Это скрепляло их союз. Не восхищение перед нею – умной, самостоятельной, уверенной и очевидно талантливой, – не физическое влечение, не любовь даже. В первую очередь – абсолютное доверие. Ему казалось, что, если он унизится до лжи или, хуже того, до умолчания, хотя бы в самой мизерной детали, – всё тут же закончится. К счастью, это продолжалось. И усиливалось даже. – Я видел фотографии, – сказал он. – И слышал голос. Он – моя копия. – А его мать? – Хипстерша средних лет. – Интересная? – Может быть. Я не рассматривал. – Ты действительно её не помнишь? – Уже вспомнил. Ради такого дела пришлось даже навестить старого приятеля. Товарища тех лет. И разругаться с ним. – Из-за той девушки? – Нет. Старые приятели – старые обиды… Ничего особенного. Я ему задолжал. – Ты будешь помогать сыну? – Не знаю. Я, наверно, уеду. Со всех сторон прижало. Пора сваливать. – Надолго? – Как получится. Тянуть больше нельзя. Сама видишь, в кого я превратился. Кухонный приживала. Штаны, мотоциклетный шлем и зарядка для телефона. Называется – «печальный коммерсант». – Ты вроде собирался снять квартиру. – Да, собирался. Но я боюсь жить один. Сниму квартиру – однажды ко мне придут. – Из-за долгов? – Чёрт с ними, с долгами. – Ты всё время поминаешь чёрта. Так нельзя. Накличешь. – Не страшно. Ты забыла, я – бывший банкир. А все банкиры попадают в ад. В седьмой круг, если быть точным. – Ты слишком много выпил. – Я не сам. Один человек посоветовал. Очень крутой колдун. – Но ты тоже колдун. – И ты. Он поцеловал её в глаза, в шею. – Теперь скажи, как прошёл твой день. – Никак. Пыталась работать – не смогла. – Устала? – Хуже. Эта стадия творческого процесса называется «Я – говно». – Знакомо, – сказал он. – Пришлось позвать друзей и напиться. – Помогло? – Не очень. Мне всё ещё грустно. Мне двадцать девять лет. А я продала всего одну картину. Меня никто не знает. Галерейщики меня не берут. Я неудачница. – Ты живёшь в центре Москвы, – возразил он. – Ты умна. У тебя бешеная сила воли. У тебя куча друзей. Они носят тебе вино, траву и булки. У тебя есть вкус и чувство юмора. Ты – везунчик из везунчиков. Миллиарды людей мечтают поменяться с тобой местами. Ты обязательно добьёшься своего. – Я не знаю, как. – Пиши картины большого размера. Два метра на три с половиной. Живопись покупают богатые, для них размер имеет значение. Они торчат на всём огромном, у них от этого встаёт. Пикассо был не дурак, он ваял огромные полотна. – Мне кажется, я не готова к крупной форме. – Уже готова. – Откуда тебе знать? – Я тебя люблю. Я тебя чувствую. Я знаю, что у тебя внутри. Ты давно готова. Оставь старую работу и начни новую. Сделай перерыв, отдохни несколько дней. Съезди куда-нибудь. – А куда поедешь – ты? – Ещё не решил, – ответил он. – Скажу, когда всё обдумаю. Она замолчала. Он очень хотел дать ей какой-нибудь дельный совет, как старший, как поживший; разве не в том была его прямая обязанность, чтоб развеивать её уныние одной-двумя фразами? Но пусто было в голове. – Кстати, – сказала она, – я нашла хорошего дизайнера. Придумает любую телогрейку за пять минут. Или это тебе уже не нужно? – Не нужно? Да это жизненно необходимо! Нет ничего важней! Пусть всё рухнет, но телогрейки – останутся. Назначай встречу на завтра. Заплачу, сколько надо. И ещё тебе, за посредничество… – Дурак ты. Колдун, называется. Я на друзьях не зарабатываю. – А мы разве друзья? Мы – секс-товарищи. Сама говорила. Он прижалась сильней, поцеловала в нос. – Ты дурак. – Конечно, – согласился он. – Больше того, я – карикатура. Сбежал с офорта Франсиско Гойи. Поживу в этом мире, покручусь – и вернусь обратно. – Не торопись обратно. Ты мне ещё здесь пригодишься. 15 В семь с четвертью его разбудил телефон. – Доброе утро, Сергей Витальевич! – произнёс абонент с чудовищной вежливостью. – Не разбудил? |