Книга Патриот, страница 64 – Андрей Рубанов

– Урод, – возразил Знаев, – это не оскорбление.

К моменту, когда они, отстояв положенное время во всех без исключения заторах и пробках, добрались до больницы, благородный порыв почти иссяк, и Знаев даже малодушно подумал, не остаться ли ему, действительно, в машине. Но когда Горохов, решительным движением открыв дверь, спросил: «Ты идёшь?» – Знаев молча кивнул и зашагал следом.

Больницы он, разумеется, ненавидел. А отдельно ненавидел сопряжённую с посещением больниц необходимость близко контактировать с простыми людьми, с народом, видеть и обонять распадающуюся плоть, слышать вздохи, стоны, ругань и жалобы, исторгаемые беззубыми ртами. Из десяти недужных, встреченных им на лестнице, по пути на четвёртый этаж – девятерых лечить было бесполезно, они выглядели живыми мертвецами, задержавшимися в этом мире из-за какого-то системного сбоя, небольшого глюка в программе миропорядка. Провалившиеся глаза, серая, дряблая кожа, жиденькие бесцветные волосёнки, согнутые спины, торчащие из-под халатов отвратительно белые, трупного цвета, голые женские ноги. И вялые синеватые губы, и сигареты, нетерпеливо разминаемые в дрожащих пальцах. Всё указывало на то, что огромное количество «простых людей», представителей народа, – не имеет понятия о самостоятельной заботе о здоровье и уповает на докторов и их таблетки, как уповали когда-то на барина безграмотные крепостные крестьяне.

Нашли нужную палату. Из деликатности Знаев не стал заходить, задержался в дверях.

Увидел: солнце бьёт в большое окно, несколько неподвижных синих тел на узких кроватях, свесившиеся простыни в жёлтых и серых пятнах, мятые одеяла, торчащие рёбра, слипшиеся от пота волосы, стойки с капельницами, тумбочки, заваленные свёртками, мешочками, пакетиками, кульками, газетами, очками, апельсиновыми шкурками, мобильными телефонами, а у окна – один, распухший, заметно моложе остальных, коротко стриженный, со злым лицом, искривлённым судорогой, смотрит воспалённым взглядом гноящихся глаз, как подходит к нему Горохов, и поднимает жёлтую трясущуюся руку, и хрипит:

– Хули… ты… припёрся?

Дышать он почти не мог, и когда выталкивал из себя звуки – кожа его на шее под горлом глубоко проваливалась внутрь, как будто под нею не было ничего, как будто он уже состоял не из мышц и костей, а из смертного страха.

Когда Горохов подошёл, придвинул стул и сел – распухший брат Валера приподнялся и сделал попытку его оттолкнуть.

– Сссказал… не надо… Сам… разберусь…

Стойка с капельницей поколебалась и рухнула бы, если бы Горохов не перегнулся через брата Валеру и не придержал рукой.

Тем временем с соседнего места попытался восстать человек лет пятидесяти, или семидесяти, похожий на полутруп; схватившись коричневыми клешнятыми пальцами за стальную раму койки, он с усилием набрал в грудь воздуха и сипло попенял:

– Чего ругаешься… Не ругайся… Нехорошо ругаться… Зачем ругаться…

Выхаркнув эти четыре фразы, полутруп полностью лишился сил, упал мокрым затылком на куцую подушку и закрыл глаза, или, может быть, наконец отправился в рай для мучеников. Его капельница покачнулась – Горохову пришлось снова вскочить со стула и придержать и её тоже.

– Рот закрой! – просипел Валера и зашарил вокруг неверными руками, – очевидно, искал, чем бы швырнуть в соседа. Не нашёл; закрыл глаза и задышал часто.

Горохов оглянулся на двери, на Знаева, и развёл руками.

Знаев осторожно кивнул. То, что Алекс Горохов именно в эту секунду про него вспомнил, оглянулся, взглядом и жестом сообщил что-то – показалось невероятно важным и растрогало даже.

Никакого внешнего сходства меж братьями нельзя было найти; но от обоих исходил одинаковый нервный ток огромного, запредельного упрямства. Ни тот, ни другой не хотели уступать. У обоих одинаково горели умные глаза, и одинаково двигались челюсти, и одинаково обнажались неровные зубы в гордых улыбках.

Знаев закрыл дверь палаты и отправился искать дежурного врача.

Врач оказался ярким кавказским брюнетом, широкогрудым, выбритым до синевы и красивым, как врубелевский демон. Халат идеальной белизны сидел на нём, как влитой. По сравнению с кривыми бледнолицыми пациентами он выглядел избыточно, неприлично здоровым. Не доктор, а боец микс-файта, подумал Знаев; наверное, больные его ненавидят. Вон у него какой перстень золотой на пальце; врубелевские красавцы необычайно уважают драгоценные металлы.

– Да, – сказал врач. – Есть такой больной. А вы – родственник?

– Нет. Друг родственника.

– Ага, – сказал красавец. – Так даже лучше. Слушайте, у больного почечная недостаточность в терминальной стадии. Понимаете?

– Смутно.

– Пятая стадия. Последняя. Почки не работают. Сердце, соответственно, не справляется. Спасти жизнь можно только путём оперативного вмешательства.

– Пересадка почки?

– Срочно. По идее, его надо уже сегодня готовить к операции.

– Сколько это стоит? – напрямик спросил Знаев.

– Зависит от донора.

– То есть, почку нельзя просто купить за деньги?

Врач внимательно осмотрел Знаева с ног до головы.

– Вы, значит, не родственник?

– Нет.

– Тогда я вам скажу. Операция бесполезна. Больной не хочет лечиться. Отказывается принимать лекарства. Хамит персоналу. И даже мне, – красавец поднял сильные волосатые руки, давая понять: мне особо не нахамишь, я и в зубы могу двинуть. – Даже если вы ему отдадите свою собственную почку – это не поможет. Пациенты с таким настроем не выживают.

– Понимаю, – сказал Знаев.

– Вряд ли вы всё понимаете. У нас тут не отель четыре звезды. Мы не обслуживаем, мы лечим. От смерти спасаем. И больные – нам не клиенты. А пациенты. А ваш человек – про это забыл.

– Доктор, – тихо попросил Знаев. – Простите его, пожалуйста.

– Бог простит, – ответил красавец. – У нас очередь на госпитализацию. Больной не хочет лечиться. Его брат тоже не горит желанием. Что я должен сделать, по вашему?

– Откуда мне знать, – сказал Знаев с тоской. – Какой-то выход должен быть.

Врач нервно улыбнулся, его голос стал грубей и ниже.

– Выход всегда есть. На первом этаже – видели? Дверь, и над ней надпись. «Выход». Пусть родственник пишет заявление, и я выпишу больного. Везите его домой, и пусть он живёт дальше, пока не умрёт.

Знаев помолчал и просил:

– А когда он умрёт?

– В любой момент.

– И ничего нельзя сделать?

– Давайте донора и почку.

Знаев уже всё понял и собирался встать и попрощаться, как вдруг в дверь постучали, и вошёл Горохов.

За два часа, проведённых в машине, после полулитра крепкого, после разговора с обречённым братом, – он опьянел ещё больше. От него пахло по́том и отчаянием.