Онлайн книга «Патриот»
|
– Мир уже горит. – Нет, – сказала Гера. – Ещё можно всё остановить. Сядь и подумай. Последний раз. Сядь. Она с шумом придвинула табурет, и он послушно сел и положил ладони на бёдра. Он честно подумал, и выходило, что он уже пошёл по дороге, которую выбрал; первые шаги сделаны, остановиться невозможно. – Я подумал, – сказал Знаев тихо, после короткого момента полной неподвижности. – Я уезжаю. Но даю слово, что вернусь, и буду в порядке. – Хорошо, – тихо сказала Гера. – А теперь, если хочешь, давай поедем в хорошее место и отпразднуем новость. – Нет. Не хочу праздновать. Мне грустно. Я специально затеяла уборку, чтобы отвлечься. Отпразднуем, когда вернёшься. Он подумал, что и ему на самом деле не хочется праздновать. И подумал ещё, что опасно, наверное, оставлять на долгий срок в одиночестве такую женщину. Знаев затянул и проверил ремни на сумке. Неуверенно произнёс: – Не знаю, должен ли я это сейчас говорить, но моя бывшая жена тоже беременна. – Ничего удивительного, – сказала Гера. – С женщинами иногда это происходит. Мужчины думают, что если кризис и война – то жизнь останавливается. А она никогда не останавливается. Жизнь – это река, текущая через женщин, а мужчина всего только сидит на берегу и размахивает своим смешным удом. Может, тебе собрать в дорогу какой-нибудь еды? – Не надо, – ответил Знаев. – Я не люблю сытость. Она делает меня слабым. Он поцеловал её, подхватил сумку и ушёл. Господи, не оставь их всех. Если любишь, как я люблю, – не оставь их. Никогда за себя не просил, не прошу и не буду, – только за них. Дай им побольше покоя, и воли, и тепла, и солнечного света. Когда выехал на Третье кольцо, достал телефон и набрал номер Молнина. – Здравствуйте, – с ходу вежливо сказал Молнин. – Рад вас слышать. Что случилось? – Я согласен, – сказал Знаев. – Я закрываю магазин и продаю здание. По вашей цене. Молнин помолчал и осторожно спросил: – А какая была моя цена? – Четыре миллиона. – Ага, – сказал Молнин. – Очень хорошо. – Судя по всему, он только теперь окончательно вспомнил, кто такой Знаев, и оживился: – Вы правильно поступили, Сергей. Это разумно. Давайте встретимся, обмоем это дело. Я буду счастлив пожать вам руку. Вы большой человек, я у вас учился. – Не могу, – сказал Знаев. – Еду в отпуск. Все бумажки подпишет мой заместитель. У него есть нотариальная доверенность. Его юрист свяжется с вашим. – Хорошо, – сказал Молнин. – А по такому случаю, – добавил Знаев, – у меня к вам просьба. – Слушаю, – сказал Молнин. – Если прокуратура завела на меня дело, значит, на таможне стоит «флажок». Вы можете его снять? Прямо сейчас? Чтобы меня выпустили? Молнин помолчал. – Нет никакого флажка, – сказал он. – И дела пока нет. С вами просто поговорили. Если вы собрались куда-то – езжайте спокойно. Никто вас не трогал и не тронет. – Ясно, – сказал Знаев. – Я что-то такое предполагал. Он оставил машину на стоянке аэропорта. Войдя в здание, сразу пошёл к кассам и попросил билет на ближайший рейс до Лос-Анджелеса в один конец. 57 Прозрачный воздух. Слишком прозрачный – глаза не верят. Позади, на родине, на другой половине шарика, осталась пыль, степная азиатская взвесь, сквозь которую с усилием прозревает мир сухопутный человек. Здесь вокруг – только гудящая синева. Отовсюду дышит океан. Великий одноэтажный город омыт океаном. Ветер выносит, сдувает, гонит не только грязь и выхлопные дряни – многие звуки тоже. Водитель клаксоном загудит – а вроде и не слышно. Эха нет, прямо над головой заканчиваются все крыши, столбы, провода, рекламные вывески, а дальше – только небо, и солнце цвета топлёного масла, и белый шум океана; он всё время где-то рядом, за ближайшими углами скромных сплюснутых домов. Люди плавают, как в меду, в бесконечном умиротворяющем аккорде ветра. Белый шум, лечебная сила, полная перезагрузка извилин. В первый вечер напился до полубезумия, добрёл до берега, мокрыми, в песке, пальцами тыкал в кнопки, дозваниваясь в Москву, – она не взяла трубку; разозлённый, шептал проклятия, смотрел в небо, пока не понял, что на другой стороне глобуса сейчас едва рассвело; она спит! Тут же вместо гнева исполнился нежности и умиления. Проснулся с рассветом, без всякого будильника, а также без всякого похмелья, резиновые шмотки-манатки – в рюкзак, вышел за дверь – и тут же, в секунду, задрожал от холода. Северо-западный ветер задувал в уши. Я не поеду на эту войну. Я пока не поеду на эту войну. Ритуальное – медленное – приближение к деревянному сараю, где трое многозначительных метисов неопределённо юного возраста зевают по случаю раннего утра, и греют коричневые пальцы о стаканчики с горячим кофе, и гремят ящиком походного кассового аппарата, и курят, и поливают из шланга выгоревший на солнце деревянный настил. Готовятся делать бизнес. Лучшие клиенты приходят ранним утром. – Привет, парни. Мне нужна доска. Поднял руку вверх: вот такая. – Двадцать долларов в час. – Хорошая цена. В Португалии я платил 25 евро. На Канарах – 30 евро. За спиной пацанов из побитого мафона нежно сочится гавайско-полинезийское регги. – О, – восклицает самый бодрый и смуглый из троих метисов, – это ерунда, брат! В Австралии я платил 50 долларов в час! И ещё, когда превысил время, с меня хотели получить дополнительные деньги! – Доска тоже хорошая. – Спасибо! Хочешь натереть её воском? – Нет. Я гоняю в обуви. Вода холодная. – Холодная? Нет, брат. В Сан-Франциско холодная. А здесь – ничего. 63 градуса. – У меня есть друг. Парень из Уэльса. Это Европа. Северная Атлантика. Ты знаешь, где Северная Атлантика? – Да, знаю. Северная Атлантика! Конечно, знаю. – Мой друг из Уэльса сказал, что гоняет при температуре 40 градусов. Метис смеется. – Почему нет? Разные люди – разные удовольствия! Подходит ещё один – такой же новичок, приезжий, залётный, без загара, без въевшегося в волосы запаха марихуаны. Беспокойный лошара. Разбитной метис подмигивает тебе; у него огромные выразительные глаза с коричневыми радужками и угольными ресницами. – Прости, брат, я должен работать! |