Книга Великий Тёс, страница 118 – Олег Слободчиков

Пока Иван соображал, отчего они так похожи на коней его отряда, отчаянно завыл Якунька Сорокин, указывая на седло, сделанное из кожаного мешка. «Отбили своих коров!» — понял Иван. Он вскочил на коня и пустил его галопом на Бояркана. Князец обернулся на окрик, узнал Ивана и повернул ему навстречу своего черного скакуна.

Кони сшиблись. Сильный жеребец князца с хеканьем ударил грудью ослабшего конька иод Иваном. Тот не удержался на ногах и с жалобным ржанием опрокинулся. Похабов успел выскочить из седла, перевернулся через голову и вскочил с обнаженной саблей в руке. Над ним грузно навис Бояркан. Его карие глаза глядели пытливо и насмешливо.

— А, ерээбши, дуумгэй! ⁷⁸ Дарова, пырат! — старательно выговорил по-русски и хохотнул, подрагивая одрябшими щеками.

К нему на помощь мчались полтора десятка дайшей. Он резко крикнул, чтобы те занимались своим делом, и они вернулись к отгоняемому стаду.

— Яба гэмээ эдлэг! ⁷⁹ — рыкнул, не отрывая глаз от Ивана. Махнул саблей и обрушил на него удар такой силы, что у сына боярского заныло запястье и рука едва удержала саблю. Но бухарский клинок князца переломился и звякнул о камни. Жеребец отпрянул. Теперь, ощерясь, хохотнул Похабов:

— Ой, не сносить нам голов, ахай! ⁸⁰

Мысленно он уже сделал прыжок, нанес удар, конь с подрезанными сухожилиями и сам Бояркан лежали у его ног. Но, неожиданно для себя самого, Иван опустил саблю.

— Яба ошоггы! ⁸¹ — прохрипел, сверкая глазами. Князец еще раз хохотнул, поднял жеребца на дыбы, развернул его на задних копытах и помчался по песчаной косе. Дородная спина в броне отдалялась от берега. По стремена в воде его ждали последние косатые молодцы, прикрывшие отход балаганцев.

Вслед князцу прогремело два отдаленных выстрела. К Ивану галопом мчались запыхавшиеся Ермолины и Струна.

— Чего ты? — ревел Бугор, размахивая топором. — Мы из-за тебя не могли стрелять.

Струна змеей соскользнул из седла на землю, упал на живот, положив ствол пищали на камень. Ткнул тлеющим фитилем в запал. Прогремел выстрел. Рассеялся дым. Охочий отчаянно завизжал и бросил шапку оземь. Спешившись, безнадежно выстрелили Ермолины. Их выстрелы тоже не нанесли вреда балаганцам. Несколько стрел, пущенных в ответ, на излете воткнулись в землю. Скот уже выходил на другой берег.

— Чего я? — рассеянно обернулся Иван. — Мой конь цел ли?

— Конь-конь! — слезливо просипел Струна. — Пять наших коней угнали и весь скот. Четверых убили и старого тунгуса. Разбогате-ели! — Он шумно высморкался на землю.

Из леса шли Сорокины. Они не спешили, несли пищали на плечах. Лица их были злы, глаза метали искры.

— Вы-то куда на своих клячах? — укорил Ермолиных Михейка.

Иван поймал коня, повел его в поводу к лесу. Старый тунгус так и сидел под деревом со стрелой в груди. Тела четверых охочих лежали на берегу Оки. Они не успели далеко угнать отбитый скот и были убиты стрелами.

Нехорошим было молчание у костра. Бугор кряхтел, Илейка, хоть и трезвый, глядел на Похабова пристально и рассерженно. Якунька Сорокин сопел драным носом. Михейка поглядывал на товарищей злобно и презрительно, косился на Струну. Тот перебирал окровавленные халаты, снятые с убитых, по-хозяйски разглядывал доспехи Куржума.

Костер жгли, не таясь. И чувствовал сын боярский, что его люди стали опасны, как пороховница, которой не хватает искры, чтобы взорваться.

— Хоронить убитых надо! — напомнил тихо. Никто не говорил про завтрашний день. — Не до гробов, хоть крест поставить. Чай не дикие! — добавил мягче, опасаясь словом или взглядом вызвать негодование.

— Живыми бы до Радуковского дойти! — не отрывая глаз от шлема, украшенного серебром, пискнул Струна. Вскочил без надобности, схватил охапку сухих веток. Пламя костра взметнулось в небо, прочерчивая искрами сумерки вечера.

— Что орешь? — закричал на него Якунька Сорокин, сверкая глазами. — Ты ясырку добыл и латы с покойника снял.

— Один шишак доброго коня стоит! — поддержал брата Михейка. — А за пять коней всем поровну платить, что ли?

— Бог дал! — яростно заверещал Ивашка Струна. — У тебя жалованье! У меня да у них — кивнул на покойников, положенных в стороне, — добыча!

— Пока убитых не похороним — никуда не пойдем! — тверже приказал Похабов. — В дозоре ночью сам буду стоять. Вам копать могилу, тесать крест. Завернем покойных в бересту. Поди, простят нас, грешных.

И снова никто не отозвался на его слова. Все тупо и злобно глядели на огонь.

— Все равно звери откопают и сожрут! — проворчал Михей. — А мы полдня потеряем. Прости, Господи! — размашисто перекрестился.

— Наше дело — похоронить. Дальше как Бог даст. По грехам! — принужденно зевнул Иван, сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик.

Его люди привычно приготовили ночлег, легли, уставшие, после погони и боя. Ворочались, вздыхали, смотрели на высыпавшие звезды. Похабов завернулся в шубный кафтан, прихватив пищаль, отступил во тьму. Раздул трут из сухого березового гриба. Сел под деревом, прислушиваясь к звукам реки и ночного леса, к звукам мирно пасущихся лошадей.

Несколько раз в ночи он выходил к костру, подбрасывал дров на угли, грелся, снова уходил в темень и так дотянул до рассвета. Разбудив товарищей, сам завернулся в шубный кафтан и лег доспать. Сквозь чуткий сон слышал скрежет железа и перестук топоров.

К полудню он поднялся. Яма в полтора аршина была отрыта. Глубже лежали большие камни. Из комлей толстых изгнивших берез вытряхнули труху. Вложили в бересту убитых. Почитали над ними кто что помнил, предали земле, поставили крест, поели на помин печеной рыбы.

Люди уже оседлали отдохнувших лошадей, чтобы двинуться в обратный путь, но на переправе реки показались два тунгусских мужика на оленях. Они прошли бродом, поднялись на берег, повернули на дымок костра, молча спешились у огня и присели на корточки.

— Вот мы и пришли! — поздоровались на свой манер.

Казаки и охочие оживились, тоже присели возле затухающего костра, догадываясь, что это вестовые от балаганцев.

— Что пришли? — поторопил их Илейка.

Старший из тунгусов с важным видом ответил вопросом на вопрос:

— Что хотите за балаганских мертвецов?

Казаки и охочие плутовато переглянулись. Якунька Сорокин вскочил, придвинулся к послам, весело вскрикнул, бросая шапку на землю: