Онлайн книга «Великий Тёс»
Хоронили Яшку как единоверца. А помянуть новокреста было нечем. Ни об ушедших к Галкину казаках, ни о нем самом новых слухов не было. Семеро новоприборных во главе с енисейцем вернулись от тунгусов с ясаком. Перед самым Рождеством пришли казаки от Бояркана. На расспросы осторожный Филипп пучил глаза, крестился и махал руками. Браты, по его словам, ничего им не дали. А Бояркан пообещал сварить в котлах, если заявятся еще раз. Не понимая, чем они разозлили дружественных князцов, Иван недоверчиво пытал вернувшихся и думал: «Самому идти надо!», но боялся оставлять Настену с голодными, озверевшими людьми. Она почуяла его душевные муки, подошла с несчастным лицом, губы дрожали, на ресницах искрились слезы. — Не оставляй меня, дядька Иван! — опять попросила. — Не оставлю! — обреченно вздохнул он, помня наказ умиравшего кума. Праздник есть праздник! На Страстной неделе повеселела и сиротка. Вместе с ясыркой она выскоблила свою и запущенную старую избу зимовья, празднично суетилась возле печи. На рождественский пирог ушла последняя рожь, но стол ломился от мяса и рыбы. Обстиранные, помывшиеся да в чистой избе празднично улыбались зи-мовейщики. После молитв во славу Божью пили брусничный сок с водой, ели, а говорили мало. И казалось Ивану, будто служилые, жившие в старой избе, томились присутствием атамана и его подручных людей. Они начинали петь, чтобы показать Господу радость, и сбивались, затухая голосами. Пробовали плясать и не увлекались. Едва Иван и жившие с ним разошлись, в старой избе вдруг разгулялись, запели привольней. Среди ночи кто-то стал стучать в дверь. Иван отпер, выглянул босой, в одной исподней рубахе. Клубы студеного воздуха хлынули через порог к горящей лучине. В свете низких звезд и северного неба перед избой топтались пятеро казаков, лиц которых он не узнавал. — Круг приговорил, чтобы ты отдал нам одну девку! Хоть бы ясырку! — неловко ворочая хмельным языком, объявил новоприборный из Нарымского острога. — Вам, пятерым, две — несправедливо! — Я те покажу справедливость! — взревел атаман. Не мог потом вспомнить, как в руках оказалась сабля. С воплем выскочил босым на снег, завертелся чертом, как бывало под стенами Москвы, рассыпал удары плашмя Да тылом. Закрывая головы, новоприборные разбежались. За своей спиной Иван увидел Ваську Москвитина с саблей, Тереха с топором. В проеме распахнутой двери, сутулясь, стоял Филипп с пищалью в одной руке, с горящей лучиной в другой. Вернувшись в избу, Иван бросил на лавку саблю, стал обуваться. Желчно выругался: — Пьяны! — Намекали, что с осени поставили ягоды! — зевая, пробурчал Филипп. — Дядька Иван! — всхлипнула Настена, закусив губу. — Все из-за нас? — Не из-за вас! — строго оборвал ее Похабов. — Бесы дураков подстрекают. Мне как атаману надо было их батогами вразумлять, да почаще! А я, грешный да жалостливый, терпел всем во вред. — Он размашисто перекрестился, вспомнив своих иноков-наставников. — В Писании сказано: «Аще добро твориши, разумей, кому твориши». — Не ходи к ним! — тихо, но настойчиво потребовал Филипп, и Терех с Дружинкой в один голос стали упреждать: — Завтра, больные, станут покорны! Нынче только драку учиним! Иван сбросил ичиг, тряхнул бородой: — И то правда! — Заныли остуженные ноги, будто только сейчас встал на снег. — На Рождество попускаю греху тайнопития и тайноядения. Завтра дух вышибу из голодранцев! — А лучше и безгрешней после Святой недели! — с готовностью поддакнул осторожный Дружинка. На другой день утром через реку на остров переправились две оленные упряжки. Тунгусы топтались у ворот зимовья, пока к ним не вышел атаман. Толмача из старой избы он звать не хотел. Там еще не топили печь. После разгульной ночи все спали вповалку. Иван стал пытать прибывших тунгусов. С пятого на десятое, да с помощью пальцев понял, что посланные им для ясачного сбора казаки взяли по одиннадцать соболей с каждого взрослого мужика. И еще подарки в почесть. А за порогом, с аплинских родов, просили всего по семь. Да еще бисером одарили. Невымещенная злоба ночи вскипела в жилах атамана. — Пошли за мной! — позвал тунгусов в избу. Усадил их возле очага, велел Настене угостить. — Собирайся! — приказал верным служилым. Его прищуренные глаза горели, лицо пылало. — Однако придется погрешить на Святой неделе! Пятеро вошли в зловонную избу. Караула на нагороднях не было. Выстывшее жилье воняло перегаром и потом. На столе валялись объедки и остатки еды. По лавкам и на полу, кутаясь в одежду, спали казаки. Иные уже проснулись, кашляли, но разводить огонь не спешили и глядели на вошедших с несчастным видом. Иван опознал одного из пятерых приходивших ночью. Поддал ему под бок ичигом. Начал раскидывать и ощупывать мешки. Вскоре нашел что искал. Вытряхнул у порога соболей. — Не тронь! — сипло завыли из углов. — Наторговали! — Служилым торговать запрет! — оборвал возмущенные голоса атаман, заталкивая соболей обратно в мешок. — Ты что, совсем дурак? — вскочил нарымец. — Все торговали и торгуют против указа. И воеводы тоже. Кто бы служил в Сибири за одно государево жалованье? Иван захрипел, сдерживая рвавшиеся с языка слова. Но не ответил. Вышел с мешком в руке. За ним, хмуро поглядывая друг на друга, молча вышли товарищи. Тунгусы, скинув парки, сидели на полу. Настена с раскрасневшимся от жара лицом угощала их разогретым мясом и рыбой, выставила бруснику в деревянных плошках. — Васька, присмотри за упряжками! — входя, приказал атаман. Москвитин с пищалью на плече, с топором за кушаком пошел к оленям. Филипп печально качал головой и глядел на атамана с укором. — Что? — рассерженно спросил он казака. — Нельзя отдавать соболей тунгусам! — поморщился сургутец, досадливо теребя бороду. — Горячая голова! Не по тебе атаманство! Сжав зубы, стараясь выглядеть спокойным, Иван вытряхнул соболей перед гостями. — Ваши? — спросил, щурясь. Не переставая жевать, тунгусы вытерли пальцы о меховые штаны. Повертели в руках собольи шкурки, осмотрели надрезы. Закивали — наши! Ошиблись казаки! — подвигая им рухлядь, прохрипел Иван. Сморщил лоб, стараясь вспомнить, как это сказать по-тунгусски. — Считать не научились! Гости поняли атамана и повеселели. Старший, круглолицый, с двумя дырками вместо носа, усмехнулся, бросил снизку соболей на колени Ивану, показывая, что дарит их в почесть. Его зыркающие по сторонам глаза то и дело останавливались на большом котле. А их было выставлено три: много посуды осталось от покойного Хрипунова. — Подари им котел да что из посуды! — досадливо попросил Настену Иван. Девушка с радостью ополоснула и протерла выскобленный котел. Показала знаками, что чарки, из которых пили, гости могут забрать с собой. Тунгусы поднялись с радостными лицами. Поблескивая черными глазами, стали одеваться. |