Книга Шоколад или жизнь?, страница 48 – Диана Мотт Дэвидсон

Я прикусила щеку. В конце концов, какие отношения у Арча с женским полом — это его личное дело. А у меня не было денег.

— Очень рада за вашу дочь, — сказала я.

Джоан нетерпеливо выпалила:

— Вы сможете завтра забрать свои наклейки? Вы один из немногих родителей, которые практически ни в чем не принимают активного участия.

У психолога выдался бы отличный денек с этой женщиной. Или со мной? Меня накрыло разрушительное чувство вины:

— Буду счастлива завтра забрать наклейки. Хотите поговорить с Аделью?

— В это время дня она плавает?

— Ну, да. Но завтра собирается в школу на собрание по поводу бассейна…

Но Джоан Расмуссен уже повесила трубку. Я спокойно повесила свою, уверенная, что тем, кто избирает агрессивный тип поведения, обычно воздается по заслугам.

Утром в понедельник после йоги я проводила домашних по их делам, а сама отправилась в заповедник «Аспен-Мидоу» (который следовало бы назвать пооригинальнее. К чему городишке тезка?) Ничто так не избавляет от мыслей о неприятностях, как быстрая езда по чистым дорогам.

Сейчас я возблагодарила защитников окружающей среды за их верность своим убеждениям даже во времена экономического спада. Союз между натуралистами старой закалки и молодыми гринписовцами и членами Общества Одюбона хоть и был шатким, но все отважно боролись против общего врага — глобальной застройки окружающих мест. Филип Миллер совершенно точно был одним из птичников, хотя никогда не говорил со мной о своей вовлеченности в этот процесс. В нашем возрасте активная позиция в защите среды — это нормально.

Я спускалась к долине мимо роскошных лугов, леса и ручья Коттонвуд-Крик, спрятанного за пышными кронами деревьев. Помню, как яростно десять лет назад мои друзья-защитники природы пытались помешать правительству построить здесь дорогу. А еще раньше активисты прямо-таки свернули горы, чтобы не дать устроить здесь зимние олимпийские игры. Большинство городов готовы биться за такую возможность, но только не Аспен-Мидоу. Вообразите наши несчастные холмики, изуродованные чьими-то лыжами! Нет уж! Спасибо! За одним из плакатов тогда даже охотились коллекционеры: «Спасем хребет от горнолыжных бед!»

Июньские цветы, казалось, склоняют теперь свои разноцветные головки в знак признательности. У самой дороги пышные кусты черемухи принарядились в белый наряд, а по полянам рассыпались желтоголовые одуванчики, будто кто-то взял кисть и набрызгал краской поверх зеленого слоя.

У въезда в заповедник мой фургончик, замедляя ход, вплыл колесами прямо в грязь. Если мне когда-нибудь повезет на финансовом поприще, я обязательно подумаю над тем, чтобы обзавестись новеньким внедорожником. Тогда я смогу доставлять еду в самые непроходимые места в любую погоду. Ну, а пока мне остается лишь уговаривать моего скакуна смиренно переносить на дороге ухабы и не требовать слишком многого.

Мы с Элизабет договорились встретиться около десяти, чтобы у нас было время на случай, если опять пойдет дождь. Она, пожалуй, опаздывала. Я тем временем нашла нам местечко — старенький стол для пикников у ручья. Рядом за забором в деревянном доме когда-то жил пасечник, мой друг. Но он уже давно умер. Я залезла на лавочку и заглянула через забор. Мне удалось рассмотреть один улей. Неужели пчелы все еще там? И скучают ли по хозяину?

— Как ты думаешь, что происходит с людьми, когда они умирают? — Элизабет неожиданно возникла рядом со мной. Ее черные балетки делали походку совершенно бесшумной.

— Господи! — вздрогнула я. — Не знаю.

Если говорить о реинкарнации, то я предпочла бы переродиться в кекс. Но все равно, в тот момент я не была готова думать о Филипе как о бабочке, замершей возле нас в диких ирисах.

— Я много думала об этом, — продолжала Элизабет. — Что Филип говорил о жизни? Что было для него важно? Мне известно его отношение к витаминам В, Е и С и к нашим родителям. Но верил ли он в жизнь после смерти?

— Давай сядем, — предложила я.

Мы подошли к столу. Совсем рядом по камням журчал мутный от талого снега ручей. Я расстелила скатерть в зеленую с белым клетку, и мы выставили на стол корзинки.

— Что я думаю по этому поводу… — Я раскладывала винегрет по двум бумажным тарелкам и рассуждала: — Если ты видела, как человек проводил свое свободное время, ты знаешь, что было для него важно.

— Ага, — ответила она, глядя на свои контейнеры.

Большой ложкой Элизабет принялась вычерпывать свое табуле. Оно выглядело как что-то среднее между птичьим кормом и той гадостью, что кладут в клетки диким кошкам в денверском зоопарке. Из вежливости я попробовала немного и продолжила:

— Так вот, для него была важна его практика и деятельность, например, в Обществе Одюбона. — Глубокий вдох. — Что еще? Завещать свое тело науке?

Она потрясла головой (рядом с ее завитушками жужжала пчела) и тактично ответила:

— Да, он был донором органов.

— Я слышала, как ты ссорилась по этому поводу с Визи.

Элизабет сморщила носик:

— Она — та еще сучка!

— Ооо! Не знаю, могу ли я ее так назвать…

Я пыталась разговорить ее, и, кажется, мне это удалось:

— Знаешь, чего она хотела в тот день? На следующий день после смерти моего брата! Ты не поверишь! — Элизабет принялась изображать Визи на самом высшем уровне актерского мастерства: — «Он что-нибудь мне оставил?» Конечно, я подумала, что она имеет в виду деньги. А на пикнике она подошла ко мне и спросила: «Ты не находишь этот хребет очаровательным?» Я ответила, что — разумеется, а она: «А где лежат стратегические планы Филипа по экологии? В прошлый четверг он сказал мне, что уже готов представить их на суд окружной администрации».

Я помотала головой. В прошлый четверг? За день до смерти.

— У меня есть друг — полицейский в отделении шерифа. Ты не против, если я расскажу ему? Может быть, это покажется ему интересным.

— Мне все равно, — пожала она плечами. — Думаю, Визи совсем выжила из ума. Не знаю, была ли у них с моим братом… интрижка, как все говорят. Лично я сомневаюсь. Кроме того, она была владелицей хребта. И если она не хотела, чтоб Брайан начинал застраивать его, зачем они тогда пошли в администрацию и сказали, что собираются развернуть стройку? Ведь, знаешь, администрация не станет накладывать вето после того, как планы уже одобрены.

— Не знаю, — ответила я. — Возможно, она раскаялась, сообразив, как важно это было для Филипа.

Элизабет посмотрела в ручей:

— Для него важна была ты.

— Да, знаю.

Она вздохнула:

— Я не очень-то в курсе его практики. Он ведь не мог всего рассказывать. Но мне казалось, вам хорошо вместе.

— Ну, да.

Она наморщила лоб:

— Помнишь утро перед бранчем? У меня никогда не складывалась полной картины того, что происходит в его жизни. Знаешь, он просто не делился. Но я хотела поговорить с ним тогда, потому что знала: у него настоящий стресс.