Книга Песок под ногами, страница 14 – Татьяна Успенская

Олег накладывает мясо на вторую сковороду.

В моей юности жило главное слово «надо». Оно было богом, приказом, силой. «Надо» вопреки «хочу» и «могу». Даже если ничего «не надо», всё равно надо выдумать «надо». И я привыкла подчинять себя этому всемогущему «надо»! У них же главное — «не хочу», «не могу». Может, и надо знакомить их с жестокими сторонами жизни, как произошло это сейчас…

Сковороды плюются маслом. Огонь поджигает брызги, они вспыхивают ярко, бело.

— Отбивные небось любит? — Олег прикидывает, как лучше разделать телёнка. — За обе щёки уплетает!

Мне не по себе от его деловитости, и, закусив губу, иду к поленнице, за дровами. Свежие огурцы, растёртый молодой лист, талая вода — всем этим пахнут только что распиленные дрова!

Скорее в лодки и — поплывём по озёрам!..

На кухне — тревожный запах крови. Кинула в печь полено. Пламя примялось, но тут же со всех сторон, жадно впилось в полено.

— Кто не любит отбивные, а? — Олег смотрит на меня, а я смотрю в огонь. — Вы правы, легче не знать, каков путь к ним. — Его снисходительный голос становится злым. — Но ведь он — чистоплюй, нет, ханжа! Пусть помнит, все мы ходим по земле, едим мясо, а иногда заглядываем и в сортир. Что же делать, если надо?!

Мне стало неприятно, словно Олег оскорбил меня. Наверное, и меня считает чистоплюйкой: видит ведь, что даже есть при них стесняюсь… Но Олег и не думал обо мне. Разделал телёнка и аккуратно укладывает нарезанные куски в таз, напевает:

* * *

Вечер душный. Даже в просторной комнате, с настежь распахнутыми окнами, не хватает воздуха. Олег, зажатый ребятами, перебирает струны гитары. Обычная вечерняя картина.

— Смотрите! — Фёдор подводит меня к столу, сплошь устланному ещё мокрыми фотографиями. Прозрачно-зелёная ветка берёзы, гусеница на стебле, Даша смеётся.

Ребята тесно прижались друг к другу.

Как будто бы всё хорошо, почему же так тревожно? Из-за Глеба с Дашей, Дашиных слов или из-за мамы? Почему мне сейчас неприятен и чужд Олег? Чего-то я не понимаю в этом нашем воскресенье.

поёт Олег.

— Я хочу поговорить с вами. — Глеб смотрит за окно, и я не могу разглядеть его лица. О чём поговорить: о телёнке, о бессонной ночи?

За окном сумеречный лес. С войны боюсь темноты. Всё мне кажется, дерево не дерево…

— Я хочу жениться на Шуре, — говорит Глеб. — Ведь разрешают же в отдельных случаях?

Этого ещё не хватало нам сейчас! Сощурившись, Глеб вглядывается в темноту, в притаившийся врагом лес.

— Только как с мамой будет? Я один…

— Пить, — раздалось вдруг.

Мы обернулись.

Костя до самых губ натянул серое одеяло.

— Ты чего, Коська? — склонился над ним Глеб. — Что с тобой?

Когда это Костя улёгся? Почему я не заметила, что он заболел? Плавал он с нами на лодках или нет? Не заметила… Странное у Кости лицо с закрытыми глазами.

самозабвенно поёт Олег, и от его голоса стучит в голове.

Лоб горячий. Простуда? Отравление?

— Что болит у тебя, Костя? — спрашиваю растерянно.

Глеб губами коснулся Костиного лба.

— Что у тебя болит? — растерянно повторил за мной.

Костя молчит, а Олег поёт во весь голос.

— Ты говорить можешь?

— Да замолчи ты! — отчаянно и громко крикнул Костя. Открыл глаза, нашёл взглядом Дашу, снова закрыл. — Мне плохо, а вы орёте.

Глеб смотрит на него удивлённо.

— Что… голова, горло, живот? — допытываюсь я.

— Не знаю.

На простуду не похоже. Ни насморка, ни кашля.

Пошла к себе за градусником. Воспаление лёгких? Не похоже. Теплынь такая, где он мог простудиться?

Солнечный удар? Болела бы голова. Почему-то опухли губы…

Скорее померить температуру!

С трудом приподнявшись, Костя пытался губами поймать край стакана с водой, что держала Ирина. Его трясло. Лязгнули о стекло зубы. Он откинулся на подушку, натянул одеяло до глаз и уставился в потолок. Шура поправила одеяло. Издалека, от двери, встревоженно смотрела Даша.

— Что болит, а?

— Вот и погуляли в воскресенье…

— Ну и дохлятина! Это брюква его доконала!

— А ты задачку реши, сразу оклемаешься, — растерянно топтались вокруг ребята.

Градусник показал тридцать девять и восемь.

Какая духота!

— Врача надо.

— Нашёл время болеть!

— Мама, он спать хочет.

Если не простуда… отравление? Надорвался, таская вёдра с водой? Приступ аппендицита? А может, у него почки больные?

До больницы двадцать километров лесом! Напрямую до колхоза — лес, озёра и километр песка. Не менее двух часов…

— Мне страшно! — из-под одеяла глухо сказал Костя. — Вы слышите, страшно!

Я встретилась с насмешливым взглядом Геннадия.

— Ты чего это распускаешься? — тихо спросил Глеб.

Только спокойнее. Главное — не паниковать.

Ирина, стоя на коленях, с ложечки поила Костю чаем. Он взял у неё чашку, выпил залпом.

— Ещё! — Он жалобно смотрел на Дашу, прислонившуюся к косяку двери. — Ничего у меня не болит. Оборвалось что-то… в животе.

«Аппендицит!» — похолодела я.

— Даша! — позвал он, но Даша не пошевелилась, так и стояла возле двери. Тогда Костя начал дрожать. На глазах вспухали губы и веки. — Чего же вы все стоите? Мне очень страшно, слышите? — закричал он снова.

— Ты что это распускаешься… Держи себя в руках! — почти шёпотом снова забормотал Глеб, краснея. — Ты чего это… распускаешься? — повторил он хрипло.

До больницы — двадцать километров! И разве поймаешь вечером попутку… Забралась в глушь, дура.

— Ну, чего ноешь? — Даша подошла к нему, склонилась.

— Ты? — неожиданно Костя улыбнулся, легко вздохнул. И всхлипнул: — Не уходи, Даша…

Ирина снова принесла чай. Шура укутала Косте ноги.