Онлайн книга «Внучка берендеева. Второй семестр»
|
Наказание. Умирать и слышать, как заходятся криком дворовые девки. Как хрипят. Воют. Стенают… и осознавать, что это она виновата, что смирись, и все иначе бы повернулось. Но нет, застила глаза ей гордость боярская. Так платой за нее отныне – жизнь. И ладно бы ее, своей ей не было бы жаль. Сама б подняла чашу на пиру свадебном. Сама бы слово сказала, желая молодым долгих лет. Сама бы и выпила до дна, с кислым вином, с горьким ядом, слезою приправленным. А после бы ушла тихо, как уходили иные, те, которые до нее были… …но нет. …не за себя она боялась. За сыночка… Лежал под елочкой, на снегу и голенький почти. Мальчик ее сладкий, кудри сахарные кровью склеились, глаза бирюзовые в небо глядят. Улыбался… точно знала – улыбался. И значит, быстро умер. Милосердно. Конечно, за что на него, дитя сущее, гневаться? Вот и подарена ему была милостью царской легкая смерть. Она упала на колени. Закрыла глаза. Завыла. Горестно, что волчица… глухо… и тогда-то вернулась боль, а с нею – и сердце, стучавшее мерно, что механизмус, вновь ожило по-настоящему. …удалось. …нет, нельзя сказать, что была она беспамятна и не ведала, что творила. Ведала. Когда руками копала могилку в снегу, обламывая ногти о мерзлую землю. Когда укладывала на дно колючие еловые лапы. И на них – своего мальчика, в шубу завернутого. Когда засыпала его рыхлым снегом… когда выволакивала камни, окружая могилу. Шептала слова из книги проклятой, которая, о диво, при ней осталась. Не знали? В царских хоромах много сокровищ, которые никто-то сокровищами не считает. И эта книжица… случайно попалась под руку, выпорхнула, сыпанула пылью на руки. Раздразнила любопытство. Нет, тогда-то она и не думала воспользоваться. Увезти хотела. Чтоб не попала эта книжица в чужие руки, чтоб не причинила зла… спрятать. Изучить. А вот час пришел, и крови пролитой хватило. Чем не жертва? И не ею принесена. Осознав это, она рассмеялась. Уже позже, окончательно решившись, она шла, брела, не разбирая дороги… и добрела до деревеньки… …ее не ждали. …встретили брехливые собаки. Глупые создания, в которых жизни было – капля. И эта капля не насытила, как и толстый мужик с оглоблей, вздумавший заступить ей дорогу. Она срывала чужие жизни, что ромашки для венка, боясь лишь одного – что слишком мало их… …несла. …бежала босиком по колючему снегу, несла его, сплетенный древним знанием. Задыхалась от боли. И надежды. И страха, что надежды этой – недостаточно… …лила молитву земле. И собранную силу в посиневшие губы своего мальчика. Звала. Клялась. Кляла и обвиняла. Рыдала, позабывши и о гордости, и о мести, желая лишь одного – чтобы ожил. Исполнилось. …тогда это было сродни чуду. Дрогнули заиндевевшие веки, и снежинка сорвалась со светлых с рыжиною ресничек. – Мама… мне так холодно, – сказал ее мальчик, протягивая руки. – Мамочка… почему мне так холодно? – Ничего. – Она обняла, прижимая к груди того, кто был ее жизнью и надеждой. – Скоро я тебя согрею… Знала ли она, чем обернется? А если бы знала… нет, ничего б не изменилось. Жизнь за жизнь? Пускай. Если ему, тому, кто был проклят, позволена такая плата, то и ее мальчик ничем не хуже. – Ничего, – повторила она, обнимая сына. Вырос. И только Морана знает, чего стоил ей каждый его год… посильная плата. Она не жаловалась. Она приспособилась. И хоронить. И воскрешать. И утешать. Уговаривать. Избавлять от лишней боли, ведь он, ее мальчик, так хрупок. К чему ему лишняя память? Лишние мучения? Она оставит все себе, ибо такова доля матери. – Отпусти, – взмолился он, склоняя голову к ее плечу. – Если любишь… Конечно, любит. Ради любви все… и ради справедливости… ради него… – Скоро, – пообещала она, перебирая тонкими пальцами кудри. – Скоро все закончится, мальчик мой… и ты оживешь. По-настоящему оживешь… я нашла способ. Гроза стихала. И мертвецы рассыпались белым крошевом. Отступали. – Я согрею тебя, – она набросила на плечи сына шубу, пусть в этом и не было смысла. – Поверь… пожалуйста… в последний раз поверь. – А если не выйдет? Он смотрел в ее глаза с такой тоской, что сердце сжалось. – Если не выйдет, – женщина облизала обветренные губы, – тогда я позволю тебе уйти… – Спасибо, мама… Глупенький ее мальчик. Такой наивный. На другом поле кипело пламя. Оно летело по земле, оставляя черные следы ожогов. И снег вскипал. Шипела, плевалась вода, умирая в сердце огненного вихря. А он поднимался выше и выше. До самых небес. И те выгибались, страшась обжечься. Звезды горели яркие, что угли. А угли хрустели под босыми ступнями, словно лед. Пламя цеплялось за пальцы азарина. Огненными нитями собиралось в ладонях, свивалось в ручьи, а ручьи разрастались реками. – Не стоит бояться огня, – сказал Кирей и сунул руки в огненный вихрь. – Оно твоя суть. Арей стоял в отдалении. Он был бос. И простоволос. Он глядел на огонь жадно, но не решался протянуть руку. – Сути невозможно лишиться и остаться живым… собой. – Кирей подбросил с ладони огненную птицу. – Поэтому… ты или зажжешь огонь… – Или? – Или умрешь. – Сегодня? – А чем тебе вечер не нравится? Тихо, спокойно… небо вон какое… Завеса пламени окрашивала звезды алым. – Вечер неплохой… но как-то я… морально не готов пока… – А зря. Смерть, она такая… – Кирей усмехнулся. – Ждать, пока изготовишься, не станет. Страшно? Арей тряхнул головой и признался: – Страшно. – Ты свободен уйти. Держать не стану. Уговаривать тем паче. – Но я все равно умру. – В какой-то мере. – Глаза Кирея полыхнули алым. – Возможно, ты умрешь физически. Когда то, что в тебе осталось, погаснет. И это, поверь, далеко не худший вариант. Но… – Но? Арей ступил на выжженную землю. |