Книга Двойной бренди, я сегодня гуляю, страница 46 – Мария Елифёрова

– Икона? – предположил Лаи. Лагранж покачал головой.

– Не думаю.

– Почему?

– Сложно сказать. Есть у меня такое чувство…

Лагранжу этот портрет был безотчётно неприятен. Чем именно – он не мог себе объяснить. Создание на портрете не казалось отвратительным – напротив, оно отличалось своеобразной грацией. Вполне симпатичная была раса, подумал Лагранж. Пока что-то не натворила и не изуродовала себя мутациями… Но всё-таки у этого господина в пышных одеждах, вероятно, был тяжёлый характер.

– Не хотел бы я встретиться с ним вживую, – заметил Лагранж. – Не знаю, почему, но у меня от этой картинки мурашки по коже.

– Сказать вам, почему? – Эрика Йонсдоттир, всё это время молча возившаяся с файлами, подняла голову. – Потому что вы встретили дракона. Это дракон, доктор.

– Хотите сказать, что я расист, Эрика?

– Отчего же?

– Бедный марсианин не виноват, что случайно оказался похож на какой-то земной символ. Значит, я не могу побороть свои расовые предрассудки.

Рассуждая, он успел заметить, как дрогнули ресницы Лаи на словах «расовые предрассудки». Впрочем, барнардец мгновенно взял себя в руки, и Лагранжу оставалось лишь догадываться, совпадение это или нет.

– Я не об этом, – возразила Эрика. – Понимаете… Мои предки верили, что драконы в прошлом были людьми. Плохими людьми. Предположим, вы убили своего отца ради денег. Вы превратитесь в дракона.

– А-а, – сказал Лагранж. – Но ведь это только один из мифов. У китайцев драконы добрые. А у вас, Виктор? Есть в вашей мифологии драконы?

Лаи не успел ответить. Дверь лаборатории открылась, и на пороге появился Мэлори в комбинезоне.

– Вы получили форму для пресс-релиза? – не здороваясь, спросил он. Флендерс в углу обернулся.

– Заполняем. Беда в том, что она уже два раза зависала.

– Вызовите программиста, чёрт возьми, – Мэлори подошёл к столу Лагранжа и Эрики. – Дайте-ка как следует взглянуть, Симон. Находка нерядовая…

Лаи сдёрнул с бритой головы рабочую косынку, аккуратно сложил её, шлепком бросил на стол перед носом у Мэлори и вышел из лаборатории.

– Это ещё что за новости? – у начальника экспедиции побелела переносица. – Что происходит?

– Нет, monsieur Malorie, это я хочу знать, что происходит, – произнёс Лагранж. – Вы разговаривали с Виктором сегодня утром? Что вы ему наговорили?

Мэлори отодвинулся от Лагранжа и заложил руки за спину.

– Полагаю, я имею права не отвечать на вопросы, заданные в таком тоне.

– А я полагаю, что имею право их задавать, – отрезал Лагранж. – Не забудьте, что мне почти восемьдесят, и я работал в археологии ещё тогда, когда вам меняли подгузники, monsieur Malorie. Что вы сказали Виктору перед завтраком?

– Не ваше дело, – огрызнулся Мэлори и отвернулся. Лагранж обошёл вокруг стола и очутился с ним лицом к лицу.

– Вы, кажется, больше всего на свете озабочены безопасностью? – пренебрежительно сказал он. – Имейте в виду, оскорблять барнардцев – не самое безопасное хобби.

Мэлори поджал губы и защёлкнул отстегнувшуюся кнопку комбинезона.

– Вы о чём?

– Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы на станции ничего не случилось, мистер Мэлори. Но в таком варианте развития событий я сомневаюсь.

– Это что, угрозы? – напрягся Мэлори. Лагранж неприятно усмехнулся.

– Это соображения здравого смысла. Вы видели, что он сбросил перед вами головной убор? Он крайне рассержен, Артур. В таком состоянии он способен на что угодно, и лучшее, что вы можете сделать – извиниться, пока не поздно.

Начальника экспедиции бросило в пот. Ему отчётливо вспомнились красные пятна на щеках Лаи и его слова: «В таком случае я буду вынужден действовать по собственному усмотрению».

– Благодарю, – сдержавшись, сказал он. – Именно ваших советов мне и не хватало, чтобы руководить экспедицией.

Он сунул руки в карманы комбинезона и вышел.

– Симон, – полушёпотом позвал Флендерс, когда за Мэлори закрылась дверь лаборатории, – так это что-то значило? Когда он швырнул бандану?

– Если я что-нибудь знаю о барнардцах, – так же тихо ответил Лагранж, – то это ритуал объявления кровной мести.

В лаборатории наступила тишина. Даже вентиляторы оборудования как будто приумолкли.

– У них существует кровная месть? – Флендерс катал по столу стило.

– Формально она запрещена, и кровника объявляют вне закона на десять лет. Для барнардцев это немаленький срок, но это редко их останавливает. А общество очень консервативно и всё ещё относится к таким снисходительно.

– Вы считаете, что жизнь Мэлори в опасности?

– Не знаю. Оружия у Виктора нет, и вряд он раздобудет его на станции. Но всё-таки лучше бы он извинился!..

Лагранж не успел закончить фразу. В лабораторию вошла Таафа Риа, тащившая охапку рулонов стерильной плёнки. Неписаный этикет совместных экспедиций запрещал продолжительные разговоры на языке, непонятном другой расе. Но Таафа заговорила сама:

– Симон, можно я что-то вас спрошу?

– Да, конечно, – Лагранж перешёл на маори. Таафа сложила рулоны на стеллаж. Она выглядела напуганной.

– Виктор вышел неправильный. Здесь что-то имело место?

– Имело, – скрепя сердце признался Лагранж. – Он бросил косынку перед Мэлори.

Девушка буквально позеленела – другого слова подобрать было нельзя. Раскрывшимися губами она глотнула воздух.

– Он не мог… – ахнула она. Лагранж указал на свёрнутый голубой лоскут на столе. Таафа схватилась за косяк.

– Маахр!

Взгляд её был совершенно полоумный. Флендерс вскочил и подбежал к ней.

– Тебе плохо?

Таафа овладела собой и выпрямилась.

– Не мне плохо. Виктору плохо.

– Виктору?

– Виктор не понимает себя контролировать. Это физиология… – как бы отчаявшись что-то объяснить, Таафа прервалась и выбежала за дверь.

Чувствуя себя беспомощным, Флендерс вернулся на место и сел. Лагранж сокрушённо поглядел на косынку, так и оставшуюся лежать на столе.

– До него никак не дойдёт, во что он вляпался.

– До Виктора?

– До Мэлори, чтоб его в крапиву голой задницей. Так и знал, что у него мозгов ни на вот столько.

– И что теперь? – спросил Флендерс, подавив неуместное восхищение тем, как старик ругается по-английски (старомодно, да, но это-то и здорово). Лагранж сказал:

– Ничего. Ждать. Надеяться на Таафу и делать вид, что ничего не произошло. Наше вмешательство здесь только повредит.