Книга Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество, страница 102 – Виталий Шипаков

– Молодец, не только телом, а и духом крепок, – одобрительно изрек Иван Васильевич, положив ладонь на атаманово плечо. – Эй ты, брыластый боров, тебе кто пытать его велел? – с угрозою воскликнул он.

Увидев государя, кат, недолго думая, повалился ему в ноги да испуганно заныл:

– Так он же сам напросился.

– Так вот прям и попросил – жги меня огнем, Данилка, – усмехнулся государь.

– Не совсем, конечно, так. Я хотел с ним по душам поговорить, расспросить о том, о сем, а этот злыдень молчит, словно в рот воды набрал. Вот я и решил проверить – не немой ли он.

– Гляди, Данилка, в другой раз за ослушанье покараю. Это воинами моя держава оскудела, а тебя кем заменить, найдется.

Подмигнув Кольцо, Иван Васильевич насмешливо добавил:

– Народец у нас тот еще, каждый третий в душе палач, а здесь, в кремле, так каждый первый в каты сгодится. Верно, Митька, говорю? – вопросил он Трубецкого.

– Тебе видней, надежа-государь, – уклончиво ответил тот, потупив взор.

Пнув душегуба сапогом под зад, чтоб не крутился под ногами, царь указал на – Княжича и вкрадчиво промолвил:

– Вот, полюбуйся, Ваня. Такой же, как и ты, донской казак. Семнадцать слуг моих, средь них двух князей, загубил, в самого меня намеревался с лука стрельнуть. Он тебе, случаем, не знаком?

– Знаком, надежа-государь. Это побратим мой, Иван Княжич.

– А почему молчишь?

– От изумления, потому что уж кого-кого, а его, царева волка, не ожидал в твоем застенке встретить.

– Псы-опричники у меня, верно, были, а про волков я сам впервые слышу, ну-ка поясни, – с явным интересом попросил Иван Васильевич.

– Что тут пояснять. Ванька вором не был отродясь. За зипуном на Волгу ни разу даже не хаживал, только с нехристями дрался. А когда князь Новосильцев в станицу нашу прибыл казаков в твое войско призывать, одним из первых на призыв его откликнулся. Кабы он да атаман Емеля Чуб пример не подали, то Хоперского казачьего полка, того, что с польскими гусарами насмерть бился, вовсе б не было. Так вот их, хоперцев, на Дону волками царскими прозвали.

– Говоришь, встречал его на войне? – кивнув на Княжича, обратился государь теперь уж к Трубецкому. – Ты ведь тоже у меня герой.

– Да как сказать, – пожал плечами Митька. – Иван полковником был, а я простым бойцом в дворянской коннице, так что дружбу не водили, а вообще-то Княжича все войско знало.

– Кем-кем, полковником? – не поверил царь.

– Ну да, опосля того, как атамана их смертельно ранили, он начальство над казаками и принял. Его Шуйский дважды награждал.

– Не могет такого быть, – снова усомнился государь. – Для Петьки только он один и самый храбрый, и самый умный на всем белом свете.

– Иначе нельзя было. В первый раз Иван лазутчиком ходил во вражий лагерь и захватил полковника шляхетского. В другой – со своими казаками атаку польских гусар отбил, а потом всего лишь с полусотней сквозь их ряды прорвался да все пушки у католиков взорвал, – поведал Трубецкой.

– А что людей твоих касаемо, надежа-государь, – не замедлил вмешаться в их беседу атаман, – тут явно что-то не так. Иван, когда в младенчестве родителей лишился, отцу Герасиму, попу нашему, сыном стал, тот, как и положено священнику, его в почтении да любви к царю, отечеству и вере воспитал. Ты ж сам сказал, что царедворцы у тебя народ паскудный, наверняка какую-нибудь подлость сотворили, вот Ваньке и пришлось от них обороняться, иль защищать кого.

– Он не кого-то, он свою полячку защищал, – гневно прорычал Иван Васильевич. – Дурак ты, атаман. Мне на охранников и даже на князей, им позагубленных, наплевать. Я сам их чуть не каждый день караю, но побратим твой на меня, помазанника божьего, руку поднял, а это хуже любого воровства, любого ослушания.

Обернувшись к – Княжичу, царь еще более гневно заорал:

– Твоих дружков послушать, так ты святой угодник, да и только. Загадал, вражина, загадку государю своему, а теперь молчишь. Как вот мне теперь с тобою поступить?

Первый есаул славного Хоперского полка, муж невенчанный замученной красавицы Елены и неудавшийся цареубийца одарил властителя всея Руси каким-то странным, полусумасшедшим взглядом, устало вымолвив при этом:

– Поступай, как хочешь, мне теперь уж все одно.

– Ишь, разговорился, а я-то думал, он взаправду немой, – вякнул из своего угла палач Данилка.

– Цыц, поганое отродье, – прикрикнул на него государь.

– Значит, власть цареву все же признаешь, – уже более миролюбиво вопросил Иван Васильевич Княжича.

– Куда ж деваться-то, я ведь русский казак. Нет над нами никого, кроме господа на небе да царя на земле – так на вольном Дону заведено.

– А ну сними с него оковы, – неожиданно распорядился Грозный-повелитель.

Кат схватил свой молот и принялся долбить им по цепям, однако те не поддавались. Видать, заковывать людей в железы у Данилки получалось много лучше, чем расковывать.

– Дай-ка я, – оттолкнул палача атаман. Четырьмя ударами Кольцо сбил оковы с побратимовых рук и ног, об ошейнике он впопыхах забыл. Снятый с дыбы Княжич пошатнулся и едва не упал, но Ванька-старший подставил ему свое крепкое плечо.

– А вы, случаем, не сродственники? – вкрадчиво осведомился государь, глядя на стоящих перед ним в обнимку черного и белого чертей.

– Все казаки братья , – улыбнулся атаман.

– А все-таки вы люди необычные. Один за бабу ополчился на царя, другой, имея за плечами смертный приговор, не побоялся в кремль ко мне явиться, – растерянно промолвил Иван Васильевич.

Властелин державы православной вдруг ясно понял, что не на нем, а на таких вот Ваньках, способных ради любимой бабы, а то и просто так, по дружбе, без колебаний жизнь отдать, и держится русская земля.

– Смертью я тебя карать не стану, это без толку, – сказал он, обращаясь к Княжичу. – Я тебя иначе накажу. Ты давеча сказал, мол, царь не бог, а только старший средь людей. Ну что ж, господь пускай нас и рассудит.

Вдарив об пол посохом, Иван Васильевич не столько грозно, сколь торжественно изрек:

– Властью, мне всевышним данной, предаю тебя анафеме и проклинаю весь твой род в восьми коленах.

Затем задумчиво добавил:

– Видел я, как ты отродью предан своему. Елену даже отказался хоронить ради него. Вот пущай потомки за твой великий грех и расплачиваются. А мы с тобою с того света поглядим, как им житься будет с эдаким проклятием, и узнаем – можно али нет на власть священную руку поднимать. Теперь же уходи, смотреть на тебя да твоего побратима-вора больше не могу.

Кольцо уразумел, что далее испытывать судьбу не стоит, надо поскорее ноги уносить. Подхватив полубесчувственного Ваньку, он направился к выходу. Когда казаки удалились, царь повернулся к Трубецкому и, кивнув им вслед, распорядился: