Онлайн книга «Материк»
|
Она сидела возле постели Серафимы, как сидят возле больной. На столе в полфитиля горела лампа. — Спи, сынок, спи, — мать подошла ко мне и дала свою руку. — Все хорошо, спи, путешественник. Второй раз я проснулся под утро. Мать по-прежнему сидела около Серафимы и, обняв себя за голые плечи, смотрела в пол. — Не вытяну, не подниму, — всхлипывая, шептала Серафима. — Сама токо измучаюсь и ребятишек измучаю… А мне никак нельзя… Остальные как же? Вон маленькая еще есть, совсем крошка… Этот-то вчера приехал еще, по заявлению… Испугалась, господи, сердце разрывается… Думала, не так страшно будет… Этот-то торопится, погоняет: дескать, что, передумала? Некогда мне тут с тобой… Едва день выпросила… — Что, мам, больно? — сонно спросила Катя. — Нет-нет, доченька, спи. — испуганно проговорила Серафима. — Спи спокойно. До утра еще далеко-о… Я уронил голову, и перед глазами поплыла бесконечная зимняя дорога… Наутро мы начали чесать шерсть. Ее закладывали ровным слоем между двумя колючими барабанами, крутили рукоятки, похожие на колодезные, и шерсть, пройдя через десятки валов, наматывалась на бочку мягким, пушистым ковром. Под машиной копилась кучка репьев, сора и оческов. Серафимины ребятишки были тут же, все при деле: двое крутили машину, один помогал моей матери закладывать шерсть, а мне с трехлетним карапузом разрешили только держать мешки, куда складывали почесанную шерсть. Только годовалая девочка не принимала участия, потому что спала в зыбке, и Витька с Катей. Эти с утра нарядились и беззаботно ходили из чесалки в жилую половину, жуя конфеты и поглядывая в окна. Работа шла вовсю, когда дверь отворилась и в чесалку вошел мужчина в бобриковом пальто и серой каракулевой папахе. Он по-хозяйски поставил портфель и потер красные от мороза, оттопыренные уши. Чесалка враз остановилась, Серафима опустилась на мешок с шерстью, а ребятишки, пятясь и не сводя глаз с пришедшего, молча обступили ее со всех сторон. Я тоже бросился к матери, и та почему-то испуганно прижала меня к себе. — Кто это? — шепотом спросил я. — Ихний папка? — Уполномоченный, — одними губами проронила мать. — Сиди тихо. — Метель поднимается! — весело сказал уполномоченный и смел снег с новеньких бурок. — Жди, теперь к обеду так закрутит… Ну что, Серафима, не передумала? — Не передумала, — твердо сказала Серафима. — А то гляди, заявление твое — вот оно, отдам назад, и делу конец. — Уполномоченный расстегнул скрипучий портфель и вынул папку с бумагами. — Так-так… Ну, а которых сдавать будешь? — Этих… — Серафима обняла Витьку и Катю. — Двоих… Он поглядел оценивающе на ребятишек, покачал головой: — Слишком малы… Эти пускай у тебя поживут, им больше мамка нужна, а вот старших двоих мы возьмем. — Старшие мне помощники, — возразила Серафима. — Без них мне остальных не поднять… Да мы уж решили, Витю с Катей… — Решать будем мы, — сказал уполномоченный и, расстегнув пальто, приготовился что-то писать. От тишины у меня зазвенело в ушах. — Матери-то виднее, — вдруг вмешалась мать, и руки ее напряглись. — Мать пускай и решает. — Да я б никого не сдавала, истинный бог! — воскликнула и заплакала Серафима. — Да чую же — не вытяну я всех! — Что же ты думала, когда рожала? — рассердился уполномоченный и мотнул головой: — Не дети бы здесь, так я спросил бы тебя… — О детях и думала, — всхлипнула Серафима. — Про жизнь думала… — Мам, не плачь, — спокойно сказала Катя. — Мы поедем… Я за Витькой присматривать стану… — О детях… — пробубнил уполномоченный. — Натаскают… А потом государству на руки. — Гли-ко! Какой суровый выискался! — возмутилась мать. — Напыжился! Гроза да к ночи… Испугались, надо же! Баба от нужды детей спасает, а он — видали! А ты, Серафима, не сдавай, не сдавай назло ему! Такому только детей и отдавать! — Валь, не надо, — попросила Серафима. — Ты не вмешивайся, сами как-нибудь… — А что он… Он, что ли, ростить их будет? Государство, а не он! Так пусть не сидит тут и не фыркает! Уполномоченный поглядел на мать, удивленно поморгал и вдруг заулыбался: — Вы что это, бабоньки? Вы что на меня поднялись? Я-то здесь при чем? Меня уполномочили детей взять по заявлению… — Еслив ни при чем, так сиди и помалкивай, — отрезала мать — У матери горе, а он ворчит тут сидит… — Я ж от нужды сдаю, — начала оправдываться Серафима. — Поживут в детдоме и ко мне придут. Я ж их не бросаю… В чужие люди отдавать не буду, пускай лучше у государства поживут… — Да ладно, — согласился, подобрев, уполномоченный. — Давай детей твоих перепишем. Неси метрики. Серафима с готовностью вынула из кармана пачечку зеленых бумажек и подала в руки уполномоченного. Тот некоторое время читал их, затем начал писать. — Отчества как будем писать? — вдруг спросил он. — Тут везде прочерк стоит… — Пиши — Серафимовичи, — сказала Серафима. — Погоди, так ведь они все от разных… — Серафимовичи они, — твердо сказала она. — Я им и мать и отец. — Это надо узнать — можно ли? — не согласился уполномоченный. — Отцы-то ихние где? Настоящие? Алименты кто платит? — Сдались они… — отмахнулась Серафима и воспрянула духом. — Говорю же, я им — отец. От святого духа мои дети. Уполномоченный смерил ее взглядом, хотел что-то сказать, однако смолчал. — Мамка, нам одеваться? — спросила Катя. — Одевайтесь, — распорядилась Серафима. Витька с Катей ушли на жилую половину. Через четверть часа мы все вышли на улицу. Возле ворот стоял запряженный в кошеву конь и щурился от ветра. Закутанные в старые шали Витька с Катей шли, взяв за руки мать. На их спинах топорщились маленькие сидоришки. — Глядите слушайтесь там, — наказывала Серафима. — А я через месячишко лошадь попрошу, и в гости приедем. На уезжавших ребятишках были неношеные самокатки (от Хрисогона одна была польза Серафиме — валенки выучилась катать), новые рукавички толстой вязки и старые фуфайчонки. Хотела новые надеть, но уполномоченный отсоветовал, — дескать, там все дадут казенное… Без всяких сантиментов Витька с Катей сели в кошеву, уполномоченный закутал их в тулуп, сел сам и, выставив ногу в бурке, понужнул коня. Ребятишки замахали ручонками… Оставшиеся дети стояли раздетые на снегу, и ветер трепал их светлые волосенки. Серафима, залепленная снегом и теперь больше похожая на Деда Мороза, встала на санный след и поклонилась в пояс. А девочка-ползунок, преодолев наконец все преграды и пороги, добралась до сеночной двери и выглянула в узкую холодную щель. Кошева уже мелькала вдали и медленно пропадала в метели… |