Книга Под Большой Медведицей, страница 52 – Павел Кренев

Феофан ничего тут не придумывал, аргументировал данными науки.

– Последние изыскания ученых, – констатировал он, – свидетельствуют, что это не так.

Зинаида не верила.

– Много они понимают, твои ученые! Сидят там, зады протирают, кабинетчики… Наш бы Сван точно сиганул.

Феофан не спорил.

Он к лебедю относился так же, как и жена. С уважением.

Стоял февраль, веселый хлестатый месяц.

– А летать-то он не разучится у нас? – начала вдруг волноваться Зинаида как-то вечером. – Весна уже вот-вот, а он вдруг не заможет?

– Чего эт, не заможет? – не соглашался Феофан. – Что он у нас, рахитный какой? Заможет, по всем статьям. Завтра проверим.

На другой день прямо с утра он выгнал Сваню с повети и пошел с ним на море. Здесь больше года назад сломалась об лед его мечта взлететь.

С востока поддувал знобкий неровный ветерок.

Зинаида на лед не пошла, остановилась у бани, стала смотреть.

– Ну, давай, Сваня, не подведи хоть ты. Феофан обхватил лебедя, поднял на вытянутые руки и побежал против ветра, будто запуская змея.

Пробежал метров десять и подбросил Сваню в воздух. Тот расправил крылья, часто ими замахал и стал падать. У самого льда все же выправился, какое-то время летел над самым льдом, начал потихоньку набирать высоту и вдруг как-то резко взмыл вверх. Сделал маленький круг, потом побольше.

– А-а-а! – завизжала Зинаида от великой радости.

– Уря-а-а! – закричал Феофан, сорвал с головы шапку, замахал ею над головой.

Сваня летал недолго. Наверно, ему было холодно там, в вышине.

Он вскоре длинно спланировал и сел на лед метрах в ста пятидесяти.

– Сваньк-сваньк! – начали приманивать его Зинаида и Феофан.

Но он пошел к ним не сразу. Некоторое время сидел неподвижно. Видимо, отходил от восторга полета, которого так давно не испытывал.

– Сванюшка-а!

Лебедь потихоньку заковылял к хозяевам. Шел он враскачку, но степенно и твердо, как ходят победители. Голову нес гордо на вытянутой вертикально шее. Таким гордым он еще не бывал.

– А я те што, Зинка, а?! А ты все: крыло-о сломается, да не смо-ожет он! Эт Сванька-то и не сможет?!

Рот у Феофана маленько кривился. Он наелся своей радости вдосталь, через край, радость его распирала.

Феофан в этот момент похож был на человека, который крепко верил во что-то светлое, сильно нужное всем. Верил, когда остальные уже разуверились, наломался, намучился в этой вере, наспорился с другими и с самим собой, а потом все же победил, хлопнул об землю шапку и заявил всему миру: «Ну что, так, мол, и перетак, говорил же я…»

И никто не возразил ему: человек выстрадал свою правду.

7

Зиму прогоняют три ветра: южный, западный да шелонник. Теплые, порывисто-сильные, уверенные в своей побеждающей мощи, они осеняют покрытую снегом землю благодатью южных краев, размывают мертвенную стылость зимы, ломают и растапливают морской лед, прогоняют его от берега. И море, освобожденное, распахнутое, шуршит и рокочет острыми молодыми валками, будоражит людей густотой и яркостью обретенных вновь красок.

И повсюду – в полыньях, в любом синем лоскуте воды, свободном от льда, – плавают серые меланхоличные гаги и их бравые красавцы мужья гагуны, бело-черные, громадные, с туго набитыми зобами, и драчливые.

И вот уже прилетели с юга первые птицы. Запели на амбарах, на рыбацких вешалах пересмешники-скворцы, по не оттаявшему еще до конца песку морского берега забегали красноногие и долговязые кулики-сороки, изысканно-нарядные, словно столичные франты.

В оттепель по высокому небу проплыли самые первые гусиные караваны.

С Юга на Север прилетела Весна.

В морской воде рядом с берегом плавал лебедь.

– Сванька, Сванька! – кричала ему ребятня и кидала хлебные крошки.

Лебедь играл с ребятишками, хлопал окрепшими крыльями, шумно плескался и ловил крошки на лету. Феофан сидел на бревне поодаль, покуривал папироску и глядел на ребятишек и на море.

С приходом весны у него появилась большая забота. Надо было решать: как быть дальше с воспитанником?

Зинаида говорит: нельзя ему на волю, ручной он, где-нибудь подлетит к человеку, а люди разные. Что правда, то правда.

С другой стороны, дикая птица – не курица же, не пристало ей в навозе червяков ковырять. Ей нужен простор и воля, перелеты на юг и на север, нужна подруга, чтобы где-то на самых дальних потаенных озерах построить свое гнездо и продолжить лебединый род… Так назначено самой природой, и не Феофану с Зинаидой переиначивать.

На другой день с самого утра Феофан пошел на Долгое ставить капканы на ондатру. Первый раз в этом сезоне. Сваню взял с собой.

– Ты только покорми его там, – все утро напоминала Зинаида.

– Сам наестся, – усмехнулся Феофан, – што он, маленький?

Но корма прихватил.

Сваню они укладывали вместе. Кое-как поместили в корзину-«нагрузку», глубокую и новую. Сваня огрызался, не хотел туда лезть, отрывисто гагакал и отводил шею, будто прицеливался долбануть хозяев в их физиономии, растопыривал крылья.

– Вот ты у меня поупираиссе! – шумел на него Феофан. – Враз мешок на голову…

Но все обошлось, и Сваня сидел в «нагрузке», укрытый марлей, торчала наружу только голова – точь-в-точь гусак, которого повезли на базар.

Зинаида ни с того ни с сего обрядилась вдруг провожать, дошла до калитки, там погладила Сваню по голове. Стала вдруг печальной.

– Ты чего эт? – удивился Феофан.

Жена махнула рукой, провела пальцами по глазам, будто убрала чего-то, что мешало.

– В лес ведь несешь, а там неизвестно… Жалко его…

Феофан чуть было не взъерепенился: как на поминках, куда же нести-то? Около дома лебеди не летают и не гнездятся.

Не стал все же заводиться, вздохнул да пошел.

На озере Середнем стоял еще лед. Ходить по нему было, конечно, уже нельзя, потому что был он темен, ноздреват, пробит промоинами, а от берега метра на два-три и вовсе оттаял. Но лежал по всему озеру, кроме разве что одного места – устья реки, впадающей на другом, противоположном от деревни, конце. Там разбухшая от половодных стоков Верхотинка раскромсала озерный лед, выдолбила в нем просторную полынью. Там и выпустил Сваню.

Освободившись от корзины и марлевых пут, Сваня вытянул шею, резко и возбужденно крикнул «Ганн!», замахал крыльями и побежал к полынье, с лету бухнулся в воду.

Быстро поплыл вдоль ледяной кромки. Затем в восторге задрал кверху клюв, приподнялся над водой, шумно заколотил крыльями себя по бокам.