Книга Живые. Книга 4. Мы будем любить всегда, страница 76 – Варвара Еналь

Местами по стенам они были обшиты деревом, местами пластиком. А кое-где земляной потолок и вовсе поддерживали плохо обтесанные деревянные балки, а повороты зияли темнотой. Но удобные обтекаемые кабинки неслись вперед, не сбавляя скорости, и Эмма лишь старалась крепче держаться за гладкие боковые стены да вовремя поворачивать рычаг управления.

Туннели кончились резко и неожиданно, и все четыре кабинки оказались в огромном ангаре. Каменный потолок его терялся в темноте, но стены и пол ярко освещались свисающими на металлических шестах мощными прямоугольными лампами.

Здесь Эмма и увидела несколько гладких, круглых, блестящих и таких знакомых шаров. Так называемые малютки Шереметьева один в один походили на катера миротворцев, те самые, на которых Ник, Эмма и Жак попали на легендарную Третью станцию.

– Это очень похоже на наши технологии. Но это не наши технологии, – сказал Ник.

Он нисколько не гневался и не злился. Он был совершенно спокоен. Подошел к ближайшему катеру, провел ладонью по блестящей стенке и отодвинулся.

– Ты еще не видел, – довольно произнес Шереметьев. – Как ты можешь утверждать?

– Я знаю. Это не плазма нашей планеты, из которой сделаны катера крейсера «Дракон».

– Возможно. Но я максимально улучшил тот экземпляр, что мне удалось подобрать.

– И где ты его взял? – тут же задал вопрос Ник.

– Здесь, на свалке. Здесь можно найти все, что угодно. Не знаю, зачем его скинули сюда на разборку и утилизацию? Я решил, что такая штука пригодится. Ты прав, состав, из которого сделаны внешние стенки моих малюток, совсем другой, и оснащение тоже. Но некоторые идеи я подхватил от вас. Мои малютки очень быстры и подвижны. Одно плохо – их мало. Всего три штуки. Для их производства мне не хватает средств. А мощности – сколько угодно.

– Вот и славно, – кивнула Эмма, – тогда полетаем?

5

Первая станция была буквально создана для людей. Все на ней оказалось продуманным и грамотно обустроенным. Маленькие, простенькие роботы, похожие на полусферы, передвигались на крошечных колесиках и неустанно трудились, наводя порядок и уют с помощью длинных, тонких конечностей. Удобно проложенные дороги для фуникулера обеспечивали быстрое передвижение. А мощные и маневренные катера помогали заботиться о безопасности всей этой красоты.

На Первой станции можно было жить, и жить хорошо.

Шереметьев гордился тем, что создал.

– Я посвятил этому последние несколько лет своей жизни, – рассказывал он, пока все четверо летели в серебристом круглом катере.

– Управление катером полностью другое, – коротко заметил Ник, едва забравшись в летательное средство.

– Конечно, воссоздать ваши технологии мне не по силам, – согласился с ним Шереметьев. – Но принцип двигателя и возможность сливаться с окружающей средой – эти свойства я смог использовать. Разгадал некоторые ваши секреты, можно так сказать.

Ник лишь коротко улыбнулся в ответ.

– Все это я делал с мыслями о сыне, – внезапно признался Андрей Шереметьев. – Это придавало мне сил. Я старался верить, что мой сын остался жив. Единственная ниточка, связывавшая меня с этой жизнью. А иначе не было бы смысла бороться. Если после нас не останется никого, тогда зачем что-то делать?

– Потому что ты его любишь, – негромко ответила Эмма.

– Мы всегда любим своих детей, это живет в нас и никуда не девается. Сколько бы лет ни прошло, а мы помним их такими, какими они были в детстве. – Шереметьев грустно усмехнулся и объяснил: – Мне казалось, я встречу маленького мальчика Федю, такого, каким он был в детстве. А голограмма показала мне молодого мужчину, совершенно чужого и непонятного. И меня охватило страшное чувство утраты. Я вдруг понял, что потерял много лет и мне их никто уж не вернет.

– Твой сын от этого не перестал быть твоим сыном. Это часть твоего прошлого, настоящего и будущего. Ты связан с ним сейчас и всегда будешь связан, – сказал Ник.

Он произнес это спокойно и уверенно, и Эмма вдруг подумала, что Ник знает много такого, что прошло мимо нее и Шереметьева. Внутренний стержень Ника словно бы светился ярко и бешено, и отблески его света долетали до тех, кто был рядом.

– Так оно и есть, наверное. Но я теперь этого не чувствую, – мрачно признался Шереметьев.

– Не надо ничего чувствовать. Надо знать, что он твой сын, твоя семья. А семья – это самое главное. Ради семьи можно сделать все, что можно. Ты понимаешь меня? Семья – это твоя сила.

– Невелика у меня семья, выходит. – Шереметьев слегка качнул головой и отвел в сторону рычаг движения, заставив катер совершить крутой вольт.

– Там еще есть Таис, – напомнила Эмма, – а ее всегда слишком много.

– С Таис не скучно, – тут же подтвердил Даниэль и заулыбался, показывая крупные ровные зубы.

– У вас есть возможность сделать большую семью. У вас будет свой клан Шереметьевых, вы освоите эти земли, и они всегда будут принадлежать вам, – проговорил Ник.

– Дельная мысль, – согласился Шереметьев.

6

На следующий вечер все собрались в капитанской рубке. Это был решающий момент. Все три станции находились в полной готовности. Через установленную связь Федор торопливой скороговоркой пояснял, что надо делать. Рядом сидела сосредоточенная и немного грустная Таис, и Эмма видела золотистые отблески в ее медово-желтых кошачьих глазах.

Эмме до сих пор немного нравился Федор, но это уже были другие чувства. Он был дорог как хороший и добрый друг, как надежный друг, который никогда не подведет.

Рядом с собой Эмма ощущала плечо Ника, и это прикосновение волновало и наполняло настоящей, глубокой радостью, которая журчала и бурлила, точно родники на острове Саб.

Оставалось совсем немного. Еще несколько минут – и созданный Федором вирус потечет по всеобщему потоку информации, достигнет главного мозгового сервиса синтетиков и переформатирует всех роботов на планете и на околоземной орбите.

И тогда война с роботами закончится сама собой.

Можно будет строить планы на будущую жизнь. Сыграть несколько свадеб, устроить большие праздники, спланировать, как они будут жить в большом и безопасном мире.

Но это будет уже совсем другая история. История взрослых людей на планете Земля.

Новая история человечества.

На этом этапе детство заканчивалось окончательно и бесповоротно. И, следя за быстрыми действиями Шереметьева, Эмма сжимала теплую ладонь Ника и думала о том, что ее жизнь меняется навсегда.

Но это были хорошие перемены. Перемены, которых дети со станции Моаг ждали слишком долго.

– Ну что, поехали? – спросил Федор и поднял серьезные глаза на отца.

– Двинулись, – коротко ответил тот и нажал на кнопки. Взрослая жизнь наступила.