Книга Однажды в полночь, страница 56 – Джулия Энн Лонг

Эксплуатировать детей – самое отвратительное преступление.

«Мы с тобой за раз можем помочь только одному ребенку». Редмонд возненавидел эти слова Томми.

Но она была права. И это было очень и очень мало.

– Чарли, послушай меня. Ты будешь работать и спать здесь, но у тебя будет своя собственная удобная постель. Будешь есть три раза в день, может, и больше. Будешь получать хлеб, и сыр, и чай, и пироги – и так все время. Надо будет слушаться Клауса, делать все, о чем он просит, и учиться вести себя, как джентльмен. Тебе больше не придется голодать. А еще научишься играть в крикет, – добавил Джонатан. Чарли был быстр, и разве это не чудесно – научить проворного, дерзкого мальчишку играть в крикет? – Ты мне веришь? Я не обманываю тебя.

Джонатан понадеялся, что это окажется правдой. В любом случае он никогда не врал по-крупному. О чем-то жизненно важном.

А еще он вдруг сообразил: все, что он сейчас сказал, было равносильно священной клятве. Нельзя было произнести такие слова перед лицом ребенка, а потом самоустраниться из его жизни.

Но это его не пугало.

Клаус появился с подносом в руках, на котором виднелся чай и хлеб с куском сыра.

– Мы сейчас поедим, Чарли, и познакомимся друг с другом. А потом я покажу тебе, как ты будешь мне помогать.

Джонатан вопросительно посмотрел на мальчишку. Тот кивнул. Открыл рот, чтобы сказать что-то, и рыгнул. И захихикал.

Джонатан вздохнул.

– Он твой, Клаус.

Странно, но теперь Томми волновалась гораздо сильнее, стоя перед передней дверью этого огромного особняка, чем в ту полночь, когда проскользнула через железные ворота и, пригнувшись, обогнула дом, чтобы подглядывать во французские окна с задней стороны.

Ее руки в перчатках заледенели. Она встряхнула их, чтобы приободрить себя. Глубоко вдохнула и медленно выдохнула, потом еще раз. Расправила плечи.

Складывалось впечатление, что встреча с родным отцом в первый раз сродни какому-нибудь спортивному соревнованию.

Это если он еще захочет увидеться с ней!

Томми подумала, что по крайней мере ее имя, которое она назовет дворецкому, вызовет у герцога любопытство.

Словно во сне, она смотрела, как ее рука поднялась и взялась за дверной молоток. И, словно во сне, продолжала наблюдать, как стоит и ждет ответа на свой стук, вместо того чтобы развернуться и броситься вниз по ступенькам и бежать прочь отсюда.

Томми слегка вздрогнула, когда дверь широко распахнулась.

– Чем могу помочь, мисс?

Дворецкий оказался высоким, седым и бесстрастным человеком со спиной прямой, как корабельная мачта. По его первому короткому и профессиональному взгляду Томми стало понятно, что он не знает, к какой группе посетителей ее отнести. Она была хорошо, но не напоказ одета. Была молода, но выглядела совсем не так, как аристократки до мозга костей, к общению с которыми он привык.

Томми откашлялась.

– Могу ли я поговорить с его светлостью, герцогом Грейфолком?

Дворецкий глазом не моргнул.

– Позволено ли мне будет узнать, кто его спрашивает?

У нее не было карточки. Не одежда, а именно этот факт красноречивее всего объяснил дворецкому ее статус.

– Передайте ему, если вам не трудно, что его спрашивает мисс Томасина де Баллестерос. А мою мать звали Кэролайн де Баллестерос.

«Не могли бы вы подождать здесь?» – представила себе дальнейший вопрос дворецкого Томми.

Она стояла на ступеньках и все никак не могла решить, чего ей хочется больше: чтобы пригласили в дом или чтобы отправили восвояси.

Выбор сделали за нее.

– Не угодно ли пройти за мной, мисс де Баллестерос?

Томми вошла внутрь, дверь захлопнулась за ее спиной.

У нее было такое впечатление, что голова парила над телом, пока дворецкий вел ее, показывая дорогу через дом. Тут пахло богатством – свечным воском, льняным маслом, без ограничения сжигаемыми дровами в камине. Свет отражался в полировке мебели, которая выглядела так, словно на нее никто никогда не садился. В доме наверняка было не меньше дюжины гостиных, подобных этой.

Томми вытянула шею, разглядывая помещение, через которое они проходили. Комната была отделана с головокружительной роскошью, украшена серо-голубыми драпировками. Над камином из белого мрамора, который вздымался чуть ли не до потолка, висел портрет герцога. На нем герцог был изображен стройным, темноволосым. Наверное, в то время Кэролайн была его любовницей. На лице герцога застыло выражение гордого удовлетворения, красивая белокурая женщина положила руку ему на плечо, а двое маленьких светлоголовых детей – мальчик и девочка – жались к его коленям.

Она споткнулась. Потом выпрямилась, когда дворецкий обернулся и смерил ее взглядом, высоко вскинув бровь.

Сердце Томми замерло. Она не могла оторвать глаз от портрета.

Они поднялись по мраморной лестнице вверх, и дворецкий провел ее в комнату.

– Мисс Томасина де Баллестерос, ваша светлость, – объявил дворецкий и низко поклонился.

Герцог сидел за письменным столом, просторным, как палуба корабля. Томми смогла разглядеть в нем свое отражение, и то, что она увидела, заставило ее выпрямить спину. На какой-то миг она совсем забыла о вежливости.

Герцог поднялся, как ей показалось, лениво и лишь коротко кивнул. Скупой поклон, как будто в его распоряжении было не так много поклонов.

– Присаживайтесь, мисс… де Баллестерос.

В первый раз она услышала его голос. Его испанский – с этим текучим, раскатистым «р» – был безупречным. Он ведь служил в Испании. Ей стало интересно, говорил ли он по-испански с ее матерью, и при этой мысли сердце у нее дрогнуло.

«У моего отца голос командный, хриплый. Надышался порохом во время войны, ну, вы понимаете. Он получил медаль за беспорочную службу». – Так представлялся Томми ее рассказ друзьям и знакомым.

Мыслями она вернулась к портрету в гостиной.

Все это время у него была семья. Другая семья. У Томми есть брат и сестра.

Она, не отрываясь, смотрела на него. То, что он оказался реальным человеком, воспринималось как нечто невозможное. Теперь ей не нужно воображать его. У него действительно были зеленые глаза. Более светлые, не такие, как у нее, но тем не менее. Он был сильным, красивым мужчиной. Черты лица – подбородок, скулы, нос и губы – отличались резкостью и суровостью. Как будто жизнь стерла с них всю мягкость, которой он когда-то обладал.

И вне всякого сомнения, его голос был лишен индивидуальности, как ледяной ветер, от которого она старательно куталась.

Томми села, не торопясь, грациозно. Она была тщательно одета в платье с высоким вырезом, поверх которого накинула ротонду коричневого цвета, под цвет своих волос.