Книга Янтарные цветы, страница 23 – Джулия Хиберлин

Террел Дарси Гудвин сидит в камере смертников потому, что одна из Чернооких Сюзанн, напуганная до чертиков, семнадцать лет назад дала показания в суде.

Тесси, 1995

Не терпится все ему рассказать.

– Знаю, на прошлой неделе тебе тяжело пришлось, – начинает он. – Однако до начала суда осталась всего пара месяцев. Это очень мало, чтобы определиться в своих показаниях и как следует подготовиться.

Пятьдесят девять дней, если точнее.

– На твоем месте я бы еще раз подумал о легком гипнозе. Я знаю, ты против, но в темноте твоей памяти что-то сокрыто. И оно лежит почти на поверхности, Тесси. Почти.

Мы ведь договорились. Никаких лекарств. Никакого гипноза.

Сердце бешено колотится в груди, дышу часто и мелко – как собака в жаркий день. Как в августе, когда я пробежала три мили – и Лидии пришлось вытаскивать из рюкзака взятый на всякий случай бумажный пакет.

Лидия. Всегда рядом. Всегда спокойна. Дыши. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Пакет надувается и сдувается. Треск бумаги.

– Ну что скажешь? Я уже обсудил это с твоим отцом.

Тишина между его угрозой и следующим предложением просто убийственна. Я пытаюсь вспомнить, на каком месте обычно фокусирую внутреннее зрение. Ниже? Выше? Там, откуда звучит его голос? Это важно.

– Твой отец говорит, что согласится на гипноз только при условии, что ты согласишься, – наконец произносит врач. – Так что решение за нами с тобой.

Никогда не любила папу так, как в этот момент. Меня переполняют радость и облегчение. Отец принял такое простое – и такое благородное – решение, особенно для человека, чья ненаглядная огненно-рыжая дочка на его глазах превратилась в кожу, кости и злость. Он гордо держит в руках мое будущее, словно помятый кубок, словно что-то очень ценное и важное – пусть оно и становится тяжелее с каждым днем.

Сейчас папа сидит за дверью и бьется за меня. Каждый божий день – бьется за меня. Выбежать бы сейчас в коридор и крепко его обнять. Извиниться за все мои истерики, за ужины в полной тишине – с любовью приготовленные им ужины, – за все молча отвергнутые предложения: покататься вместе на качелях, прогуляться или заглянуть в «Дейри куин» за мороженым.

– Мы с тобой хотим одного и того же, Тесси, – говорит врач. – Чтобы ты излечилась. А поимка преступника – это просто приятный бонус.

Я не сказала ни слова с тех пор, как вошла в кабинет. А ведь хотела сказать так много. В глазах стоят слезы. Почему – не знаю. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

– Тесси.

Последний удар. Мое имя превращается в инструмент управления, в приказ. Он словно бы говорит: «Мне лучше знать».

– К тебе может вернуться зрение.

Ой.

Хочется захохотать.

Он ведь еще не знает – и никто пока не знает. Оно уже ко мне вернулось.

Тесса сегодня

Вообще-то я давно свыклась и неплохо жила с этой мыслью: «Больше никогда». Больше никогда не сяду на кушетку в кабинете психоаналитика. Больше никогда не буду вспоминать свои липовые рисунки с изображением девушки без рта, бегущей сквозь песчаную бурю. Больше никогда не позволю чужому человеку вооружиться ножом и медленно вырезать из меня все сокровенное.

Доктор Нэнси Джайлс немедленно выдворила Билла из кабинета – чтобы не мешался. Прозвучало это не слишком вежливо, но ее неземная красота смягчила удар. Судя по детскому бурчанию Билла, они знакомы уже очень давно и близко (хотя по дороге сюда он почему-то об этом умолчал).

Дедушка как-то говорил, что Господь нарочно разбросал детали мозаики в самых неподходящих местах, чтобы мы не сидели без дела, и в самых подходящих – чтобы мы не забывали о его существовании. Помню, в тот день мы с дедом попали в отдаленный уголок Биг-Бенда, похожий на диковинную луну.

Лицо доктора Джайлс я бы сравнила с этим великолепным лунным пейзажем. Бархатная коричневая кожа с огромными мерцающими озерами глаз. Нос, губы, скулы – словно выточены талантливейшим ангелом. Она знает, что красива, и не увлекается украшениями. Стрижка боб, простой синий костюм с юбкой до колена, в ушах – золотые цепочки с жемчужинами на концах. Жемчужины пускаются в веселый танец всякий раз, когда она поворачивает голову. Думаю, ей под семьдесят.

Ее кабинет, однако, напоминает добродушного дядюшку, который носит гавайские рубашки и в любой момент может выудить из кармана помятый «твинки». Стены цвета яичного желтка. Красный велюровый диван, в углу вместо подушки – плюшевый слоненок. Два удобных кресла в клеточку. Низкие книжные полки, на которых царит буйство красок («Гарри Поттер», «Лемони Сникет», куклы «Американ герл» всех национальностей, пластмассовые инструменты, грузовики, мистер и миссис Картофельная Голова). Поднос с фломастерами и восковыми мелками. На детском столе – «мак». Дверь холодильника испещрена неумелыми каракулями. Рядом стоит корзинка с запретными полиненасыщенными вкуснятинами – да, и ни одной строгой мамы в поле зрения.

Я невольно впиваюсь взглядом в репродукции на стенах. Это не бездушные абстракции, какими обычно украшают врачебные кабинеты, а волшебные музыкальные звери Шагала – и его невероятный синий цвет. Паровоз Магритта, выезжающий из камина, огромное зеленое яблоко и господа в котелках, парящие в небе, словно Мэри Поппинс.

В точку, думаю я. Что может быть сюрреалистичнее детства?

– Мой обычный клиент – несколько моложе, – с улыбкой говорит доктор Джайлс. Она неправильно истолковала мой блуждающий взгляд – я ищу свои собственные мрачные работы. Нервная система бунтует. Ладошки у меня наверняка мокрее, чем у пятилетки, которая только что выскочила из кабинета с капающим зеленым мороженым на палочке.

– Вряд ли мы сможем оправдать ожидания Вильяма, как считаете?

Доктор Джайлс садится на другой конец дивана, и подол синей юбки слегка ползет вверх.

Она ведет себя непринужденно. Раскованно.

Или это такой ход? Отработанный прием?

– Вильям всегда ставил перед собой почти недостижимые цели, даже в детстве, – продолжает доктор Джайлс. – А мои цели, чем старше я становлюсь – и чем больше ужасов вижу, – становятся все менее четкими. Более гибкими. Я стала терпимее – надеюсь, это признак мудрости, а не усталости.

– Однако же он привел меня к вам, – говорю я. – И даже назначил крайний срок.

– Однако же он привел вас ко мне. – Доктор Джайлс вновь улыбается. Я представляю, как легко ее улыбка растапливает лед детских сердец. Но я уже давно не ребенок.

– То есть вы предлагаете не пересматривать рисунки?

– Вы мне сами скажите – они нам нужны? Вильям расстроится, но я уверена на сто процентов, что среди волн мы имя убийцы не увидим. Так ведь?

– Так. – Я откашливаюсь.

Тогда, в 95-м, я вовсе не была в этом уверена. Как только ко мне вернулось зрение, я внимательно изучила каждый мазок кисти, каждый завиток – просто на всякий случай. «Мало ли на что способно наше подсознание?» – не без пафоса спросила тогда Лидия.