Книга Янтарные цветы, страница 47 – Джулия Хиберлин

– Нет. Я хотела сказать… Вы всегда можете ко мне обратиться. Звоните, приходите – вы не одна. Я готова помогать.

Ясно. Ее слова следует истолковать так: не копайте без меня. Ни в этом парке, ни где-либо еще.

– Тесса, а вам не приходило в голову, что вы мне тоже нужны? Что и мне бывает плохо? – Первые вестники холодного фронта уже перешептываются в верхушках деревьев. – Лори, Дорис, Мишель, – тихо произносит она. – Имена убитых герлскаутов. Моих Сюзанн.

Тесси, 1995

– Кажется, я не хочу давать показания в суде.

В этих словах было куда больше вызова, когда я репетировала их утром перед зеркалом: с зубной щеткой в руке и пеной у рта.

Я не стану давать показания, мистер Вега.

Вот. Так уже лучше.

Я открываю рот, чтобы сказать погромче и повыразительней, но окружной прокурор снова рыщет по комнате, и его ничуть не интересует, что мне там кажется. Мой врач склонился над грудой бумаг, однако наверняка внимательно слушает. Он это отлично умеет – сидеть неподвижно и слушать.

– Вы меня слышали? Мне нечего добавить к материалам дела. Совершенно н-нечего…

Я начинаю заикаться.

Бенита сочувственно улыбается – дает понять, что мне конец. Они с мистером Вегой пришли почитать мои показания. Впервые они хотят обсудить – и отрепетировать – все жуткие подробности. Мистер Вега ждал так долго, потому что моя речь на суде должна звучать как можно более естественно и спонтанно. До суда осталось меньше двух недель – куда уж спонтаннее.

– Тесси, я понимаю, как тебе трудно, – говорит мистер Вега. – Но мы должны добиться эффекта присутствия. Пусть присяжные окажутся с тобой в одной могиле. Даже если ты ничего не помнишь про убийцу, ты можешь предоставить контекст. Добавить красок и жизни. Например: чем там пахло?

Мой рвотный рефлекс так силен, что даже он, матерый прокурорище, удивляется. Я по-прежнему считаю его хорошим человеком… просто я передумала. Я не хочу давать показания. Не могу – и не буду – сидеть в одной комнате с моим убийцей, прямо напротив него.

– Хорошо, мы к этому еще вернемся. Закрой глаза. Ты в могиле. Поверни голову налево. Что ты видишь?

Я неохотно поворачиваю голову – и вижу ее.

– Мерри.

– Она мертва?

Я открываю глаза и с надеждой смотрю на доктора, но он лишь деловито печатает что-то за компьютером. Соврать? Или признаться прокурору, что я разговаривала с покойницей? Это, безусловно, не сделает мои показания весомей.

Если я вообще буду их давать. А я не буду.

– Не знаю. – Чистая правда. – У нее голубовато-серые губы, но многие девчонки так красятся. Готы. – Понятия не имею, зачем я это сказала. Кларнетистка Мерри, каждое воскресенье ходившая в церковь, и близко не была готом – разве что когда лежала рядом со мной в могиле, точно реквизит для фильма ужасов.

– Так, что еще?

– У нее открыты глаза. – Иногда ее ели черви, а иногда нет.

– Чем пахнет?

Я проглатываю ком в горле.

– Тухлятиной.

– Тебе тяжело дышать?

– Да. Как будто я засунула голову в переносной туалет.

– Тебе холодно? Жарко? Отвечай как можно подробней.

– Я потею. Очень болит лодыжка. Я гадаю, не отрубили ли мне ногу. Посмотреть не могу: стоит приподнять голову, как в голове что-то взрывается. Боюсь потерять сознание.

– Ты зовешь на помощь?

– Нет. Рот забит землей.

– Не открывай глаза. Посмотри направо. Что ты видишь?

Это сложнее и больнее, чем смотреть налево, но дышать там легче.

– Вижу кости. Мой бальзам для губ «Розовый лимонад». Крышечка куда-то потерялась. «Сникерс». Четвертак семьдесят восьмого года выпуска. Три цента.

Неподвижная фотография внезапно оживает. Муравьи, обезумев от сахара, ползают по блеску для губ. Рука тянется к «Сникерсу». Моя рука – розоватые веснушки, подстриженные ногти с голубым лаком «Леденцовое небо». Цвет почти такой же, как губы у Мерри. Во рту вкус крови, земли, арахисового масла и рвоты (я зубами разрываю обертку шоколадного батончика). Кости Сюзанн оживленно меня подбадривают. Молодец, тебе нужны силы! Ешь!

– Я помню, как съела батончик. Мне не хотелось есть. – Но Сюзанны заставили.

– Раньше ты про это не говорила. К тебе возвращается память? Больше ничего не вспомнила? Его лицо, цвет волос? Любую мелочь?

Почему я вспоминаю это сейчас? Никто меня не просит, но я снова закрываю глаза, смотрю на звездное небо. Нет там никаких звезд, светит солнце. Я больше не в могиле. Вокруг светло, рядом Мерри и другие Сюзанны. Мерри спит, остальные весело перешептываются, составляя план. Одна склоняется надо мной. На кости ее пальца висит колечко с выпавшим камнем. Она берет его и золотыми крючками вырезает полумесяц у меня на щеке. Совсем не больно. Крови нет.

Найди его, говорит она. И никогда нас не забывай.

Я знаю, что все это не на самом деле, но на кольце одной из Сюзанн действительно была обнаружена моя кровь. Решили (вполне логично), что я упала на кольцо, когда меня сбрасывали в могилу.

– Я не буду давать показания. Ни для вас. Ни для них.

Мистер Вега склоняет голову набок, готовясь задать очередной вопрос.

– Вы слышали Тесси. – Мой врач поднимает голову от стола. – Встреча закончена.

Тесса сегодня

Я проводила Джо взглядом – та ушла по тропинке в лес – и побежала мимо бродяги, спавшего спиной к ледяному ветру. Прыгнула в свой «Джип», заперла дверь изнутри и неожиданно для самой себя разрыдалась. Вот что делают со мной доброта, сочувствие и предложения помощи.

К врачу я приехала на автопилоте – утром даже представить не могла, что окажусь здесь. В крошечном вестибюле с белыми стенами светло и прохладно. Напротив сидит женщина лет тридцати с небольшим; ей явно не терпится завести со мной беседу и она только ждет, когда я перестану делать вид, будто читаю журнал.

– Это так тяжело, правда? Когда твоему ребенку плохо. Моя дочка сейчас на приеме. – Женщине явно что-то от меня надо. Я неохотно отрываю взгляд от журнала и наблюдаю, как она меня разглядывает. Мои красные опухшие глаза. Шрам. Я понимающе киваю – может, отвяжется? – и возвращаюсь к заголовку статьи: «Стоит ли платить детям, чтобы они ели овощи». – Доктор Джайлс просто чудо… Вы ведь насчет ребенка пришли проконсультироваться? Лили к ней ходит уже полгода. Очень, очень рекомендую!

Я аккуратно закрываю журнал и возвращаю его в стопку на столике.

– Ребенок – это я.

Она делает недоуменное лицо.

Из кабинета выскакивает девочка – видимо, Лили – в одежде всех цветов радуги. Правая сторона ее головы приделана к огромному блестящему банту – именно так, а не наоборот. Несмотря на все отвлекающие факторы, я невольно отмечаю невинные карие глаза.