Книга Майский поцелуй, страница 8 – Ирина Щеглова

Я сидела смирно, только изо всех сил тянула шею и втягивала щеки, потому что видела свое отражение в зеркале.

— Ты чего рожи корчишь?! — возмутился Вадик.

Я застыла.

— Слушай, ты как-нибудь расслабься, что ли, а то похожа на гипсовый бюст.

Вечно он всем недоволен! А я так старалась!

— Вот, теперь в тебе возникла искра жизни, — пошутил Вадик.

Я скосила глаза на его набросок. Он быстро прикрыл его рукой.

— Не люблю, когда подглядывают, ты же знаешь.

Я вздохнула, поерзала, не очень-то удобно сидеть неподвижно на жестком стуле. Но я терпела. Чего не сделаешь ради искусства! Меня еще никто никогда не рисовал. На самом деле у меня и знакомых художников — один Вадик.

Познакомились мы случайно. Как-то, еще осенью, мы с девчонками забрели в Дом художника, что на Крымском Валу. Там как раз проводилась выставка творческих работ молодых художников. Я остановилась у конкурсных работ преподавателей и выпускников МАХЛа (Московского академического художественного лицея). Там были такие странные картины. Особенно мне запомнилась одна — мужик в дубленке и шапке стоит у лотка с разными поделками: картинки в рамочках, керамика, и здесь же на подставке медали «За отвагу», «За взятие Берлина»… Меня почему-то поразили эти медали, очень точно выписанные, казалось, протяни руку — и прикоснешься. А у мужика, продавца, взгляд такой равнодушный, скучающий.

Видимо, я очень долго смотрела на картину. И не заметила, как ко мне подошли.

— Привет, — услышала я и вздрогнула от неожиданности. Оглянулась. Два парня, примерно моего возраста или чуть старше, лет по шестнадцать. Один повыше, худощавый, глаза серые, насмешливые, короткие светлые волосы ежиком, второй — пониже, темноволосый, густая челка падает на глаза.

— Зацепило? — Худощавый кивнул в сторону картины.

Я не люблю, когда ко мне так обращаются, поэтому, придав голосу всю холодность, на которую была способна, ответила:

— Молодые люди, научитесь разговаривать, а потом обращайтесь, — и отвернулась.

Послышался смешок:

— Гордая.

Я фыркнула. Надо же, а еще на выставку пришли! Пускают всяких!

— Барышня, приносим свои глубочайшие извинения за то, что отрываем вас от созерцания сего высокохудожественного полотна! Не соблаговолите ли обернуться, чтоб познакомиться с его автором. — Голос звучал насмешливо. Меня прямо обожгло! Вот тебе раз! Это же художники! Как я сразу не догадалась!

Я обернулась. Светловолосый и его товарищ улыбались. Не обиделись?

— Это вы? Ты написал? — смущенно спросила я у светловолосого.

— Нет, автор — вот. — И он хлопнул товарища по плечу. Я перевела взгляд на второго художника и замерла. Он тряхнул головой, челка взлетела, и я увидела его глаза, темные, с искоркой на радужках, и тень от ресниц на щеках…

— Вам понравилось? — спросил он.

— Знаете, как-то неожиданно, — быстро взяв себя руки, призналась я. — Вокруг натюрморты, этюды, пейзажи, и вдруг — эта картина. Мне кажется, она очень талантливо написана, — придав голосу солидности, похвалила я.

Светловолосый снова усмехнулся.

— Интересуешься живописью? — спросил он.

Я солидно кивнула.

— О, как это приятно, — воодушевился светловолосый, — может, и о моих работах что-нибудь скажешь?

— Ну, я не такой уж знаток. — На самом деле я просто струхнула, одно дело разговаривать с дилетантами, и совсем другое — с профессионалами. Да они в два счета раскусят меня!

— Молодец. — Светловолосый удовлетворенно кивнул. — А то я уж подумал, ты одна из этих. — Он покрутил в воздухе пальцами. — Вадим. — Он протянул мне руку. Я с удовольствием пожала ее.

— Яна.

— Евгений, — представился автор понравившейся мне картины. Мы тоже обменялись рукопожатиями.

Потом поболтали немного, художники рассказали о себе, я — немного о себе. Нашли девчонок, я и их познакомила. Вадик оказался веселым и вполне компанейским парнем. А Женя, тот больше молчал и скоро простился, у него были какие-то дела.

Вадик остался с нами. Мы и в кафе посидели, и погуляли, и телефонами обменялись. С тех пор подружились. Сначала я даже думала, что нравлюсь ему, но ошиблась. Точнее, я ему нравилась, но просто как человек, как друг. Оказалось, что и живем мы в одном районе, от моего до его дома вполне можно дойти пешком.

Мне нравилось иногда приходить к нему, я могла часами просиживать в его комнате, слушать его байки или просто наблюдать, как он работает. Если у него было настроение, конечно. А было оно у него не всегда. Он честно предупреждал меня: я не в настроении. И я не обижалась.

Мне очень хотелось, чтоб Вадик нарисовал меня. Но он никогда не предлагал ему позировать. И вот я дождалась и поэтому страшно гордилась собой. Быть музой художника — в этом что-то есть. Еще неизвестно, кем был бы Сальвадор Дали без своей Галлы!

Я размечталась. И забыла о неудобном стуле и напряженной спине.

Между тем Вадик закончил делать наброски.

— А ты молодец, — похвалил он. Я была счастлива!

В тот день мы договорились о времени следующего сеанса.

Я ждала с нетерпением, когда же Вадик приступит к настоящей работе.

После первого сеанса Вадик стал часто приглашать меня. И я бежала к нему, отбросив другие дела. Все, кроме Лехи, конечно.

И вот наконец он усадил меня спиной к зеркалу, установил подрамник с холстом и принялся за работу. Иногда он вступал со мной в беседу. Говорил, что так он помогает мне оживить лицо.

Однажды я спросила, что он думает об искусстве.

— Искусство? — Вадик наморщил лоб. — Да ничего я не думаю. И слово-то какое дебильное. Искусство — искус или искусственный? Ненастоящий, что ли? А может, греховный? Нет, не нравится!

Его рассуждения озадачили меня.

— А как же ты называешь то, чем занимаешься?

— То, чем я занимаюсь, — есть творческий процесс. — В его голосе появились менторские нотки. — Способность к творчеству — это то, чем бог наделил человека, когда сотворил его по образу и подобию своему. Так что человек, он как бы соучастник, со-творец.

— Ого! — восхитилась я. — Высоко метишь!

— А иначе нет смысла, — отозвался он.

— Ну да, может быть…

Теория Вадика радикально отличалась от Лехиной. А чего я ожидала?

Закончив работу, Вадик, как обычно, набрасывал на полотно тряпку и выпроваживал меня до следующего сеанса. Смотреть на неоконченную картину категорически запрещалось. Я изнывала от нетерпения, но помалкивала. Я же знаю, как трепетно относится Вадик к своей работе. Люди искусства — они особенные.