Онлайн книга «Потерял слепой дуду»
|
Сидели молча. Константин налил, сказал: – Ну, помянем, – и встал. Стоя, видел: Шуркина суковатая рука обнимает стакан с красным киселем. Еннафа подняла детское чистое личико: – А ведь Шпигулиных-то мужиков остались только ты да Шурка. Вымираем, прости Господи… – И самое печальное, что умирают молодые, – сказала Светка. – Половина кладбища, страшно смотреть. Ее не поддержали. Шурка глядел на бутылку, будто взглядом хотел опрокинуть ее. Решительно налил себе. – Шу-ур, ты чево? – пискнула Люся. Шурка встал: – Помянем сына, – и, не дожидаясь других, выпил – затвор в горле сделал три отмеренных движения. Коська тоже выпил и сказал: – Какой он тебе… Сыновей-то ростят. – Все равно, – ответил он без обиды. – Я родил. Жизнь, так сказать, дал. – А на хрена была ему такая жизнь? – Какая уж есть. У каждого своя. И еще налил. Коська – себе. Женщины притихли, чуя, как крепчает ветер. – Больно уж Валя его любила, – сказала старуха, – будто позвала. – Да, очень любила, – поддержала Светка. – Хорошенький был. А всё водка. – Не водка, – злобно сказал Константин. И повторил тише: – Водка здесь ни при чем. Шурка раскраснелся. Достал «Приму». – Дай мне, – попросил Коська к общему удивлению: курить он недавно бросил. Вышли в сени, стояли молча. Вдруг Шурка спросил: – Тебе сколь сейчас? – Пятьдесят один. – А мне пятьдесят шесть… – Помолчал немного. – Братка, а ведь мы с тобой так и не выпили за всю жизнь. – Сейчас – что, не пьем? – Не, я говорю, как люди не выпили, один на один. Константин посмотрел на брата – ведь и вправду ни разу не выпили: разные очень. – А тебе разве можно? Ты ж вроде того… – Мне все можно, Кося, все. Молчали, чувствовали, как назревает одно общее желание. Шурка заговорил первый. – Может, в материну избу? Там не топлено, правда. Константин подумал: можно бы, но разволнуется жена, да и неудобно перед людьми. – Не надо, – сказал он. Шурка заглянул ему в глаза и проговорил почти робко, будто денег у брата занимал: – Слышь, я тут – у себя – одному дачнику дом отделываю. Печка железная, согревает мгновенно. Плитка электрическая, свет… Все есть. – Так это ж ехать надо? – Ну да, ехать. Константин затушил окурок. Одна его часть по привычке противилась глупому намерению, но другая говорила, что это и есть тот самый случай, когда можно узнать наконец, правда ли Шурка мстит ему за нелюбовь матери? Он узнает, выбьет ответ, и тогда душа его успокоится. – Поехали. Они вошли в комнату, Константин сказал, что надо ему отвезти Шурку домой. – Куда ты, дядь Кость, ты ж выпимши, – встревожилась Светка. – Погоди немного, Володька мой скоро подъедет, он отвезет. Но Константин махнул рукой и вышел. – Да и ладно, спят гаишники сейчас, – сказала она. – Давайте помянем. Царствие Небесное Шурику. * * * Была Шуркина деревня совсем рядом, но Константин поехал дальней дорогой, чтобы успеть в более-менее приличный магазин возле трассы. Они стояли у полных светящихся прилавков, Константин с привередливостью знающего человека выбирал закуску. – Во жизнь! – восклицал Шурка. – Помнишь, как раньше – одна консерьва. А теперь бери что хошь. – Это все подделки, брат, одни подделки. В том чужом доме они вместе растопили новую железную печку, отчего быстро потеплело. Константин, собирая скорый мужицкий стол, спросил брата: – Так я, Шурк, и не понял: ты расшился, что ли? Или срок кончился? Брат будто не слышал вопроса, ходил по комнате, искал занятие рукам: занавеску поправил, одернул покрывало на койке, потом полез в шкаф, долго гремел посудой, наконец обернулся, поставил на стол две граненые стопки. – Вот был я, Кося, обычный алкаш. Плохо это? Плохо, скажешь ты, и будешь прав. – И к чему это? – А к тому, что – хорошо. – Быть алкашом? – Веришь – нет, только сейчас понял: для меня это было хорошо. Вот сегодня хоронили его… сынка-то, Шурика. Пришел бы посторонний человек и спросил: а отчего помер? Ну и сказали бы ему, мол, судьба такая: сам инвалид, мамка в детстве бросила, баушка померла, а отец – пьющий и гулящий. Известная вещь, вроде как все сходится для такой судьбы. А отец, – голос Шурки подпрыгнул до фальцета, – вот он стоит! В новой куртке, в пиджаке и одеколоном воняет! Трезвый, сука! – Ты для чего пить бросил? – напористо спросил Константин. Но Шурка опять будто не слышал. Налил себе одному, хлопнул, поморщился: – Я как трезвый стал, веришь – нет, себя возненавидел. Потому что жить стал всем назло… Вот вам назло! Чтоб, значит, за год-два всю свою раздолбайскую жизнь наверстать… – Ну? Наверстал? – Да. Стал хорошим человеком. Только понял, какие ж мы, хорошие люди, твари. Нам человека сожрать – святое дело, как похмелиться. Я ведь тебя, Кося, хотел из избы выгнать. Чево лыбишься, правда хотел… А замерз он, кукленок этот. Как так, Кося? – Это ты меня спрашиваешь? – Нет, братка, нет. – Шурка замахал руками. – Это я так, вообще спрашиваю. Ты дайче верно сказал: настоящие отцы, которые сыновей ростят. Все правильно, мой грех… Ну а теперь-то что мне делать, скажи? Опять по бабам шастать? Так годы не те, да и зло все от баб. В алкаши, может, вернуться? Константин улыбнулся слегка: – Вроде как уже вернулся. Шурка расхохотался, откинулся назад, так что едва не опрокинул коленями стол. Отдышавшись, разлил по стопкам: – Поздно. Жизнь-то кончилась, Кося… – Дурной ты, Шурка. Вправду, не обижайся… – беззлобно сказал младший брат. – Я было подумал, что нет, а теперь вижу – дурной. Не пойму да и не понимал никогда, чего ты хочешь? – Все ж тебе объяснил, ты чем слушал? Сперва свободы хотел, потом – тебе насолить, а сейчас ничего не хочу. Ничего. Блаженного загубил. Константин увидел: глаза брата подернулись маслянистой пленкой и глядели на него неподвижно. Перед тем как окончательно сдаться хмелю, брат произнес: – Пей, Кося. Тебе ведь тоже… аллес капут! Покачнулся, свалился со стула и замолк. Вечер кончился. |