Книга Старое вино "Легенды Архары". История славного города в рассказах о его жителях, страница 56 – Александр Лысков

Настоятельно прижимая к груди, Нелька как бы втискивала меня в свой мир, в свою жизнь и судьбу, где не было ни бас-гитары, ни барабанов, а была лишь отдельная каюта в кубрике обслуги с букетиком ромашек на откидном столике.

Мы целовались с Нелькой в углу, недалеко от окна.

Тогда с девчонками мне нравилось более всего целоваться, и я проделывал это со вкусом, скорее всего, слишком долго. Но официантка терпеливо сносила телячьи нежности, впрочем сама кое-что предпринимая для развития ситуации.

Я плавно въезжал в следующий этап Нелькиной судьбы и уже приближался к её эпицентру, как вдруг, словно неслышным взрывом, был неожиданно мягко выкинут обратно на периферию.

Сел на койку по-йоговски, спиной к окну, и с удивлением глядел на хозяйку каюты, которая спешно влезала в юбку. Она как-то неестественно дёргала головой.

Я оглянулся. И на этот раз успел увидеть в иллюминаторе исчезающего человека в костюме с орденскими планками. Ярость захлестнула меня, не до спущенных брюк было. Почти нагишом высунулся из каюты и крикнул ему вслед:

– Ура КПСС! We’ll find you nave!..

Оказалось, в пустоту изощрялся. Никого не было на палубе. Только рифлёная сталь серебрилась в лунном свете, обрываясь у клюза ^[44], переходя дальше в лунную дорожку на реке.

– Он подглядывал? – спросил я Нельку.

– Прошёл, даже головы не повернул.

– Чего тогда испугалась?

– Он уже второй рейс с нами.

– Давай жалюзи поднимем.

– Нет, Санечка, я чего-то не могу..

С досадой покинул я официантку.

Всю ночь на рундуке со спасательными жилетами мы с Владом, сублимируя, сочиняли новую песню.

Помнится, что-то вроде «лето жарким шумом отзвенело, лето насладить нас не успело…».

Не хватало пары эффектных строк, как в считалочке, чтобы сверлили мозг слушателей, – без этого в песне нельзя.

Сияющий огнями пароход плавил ночь, становилось светлее. Сначала стал видимым туман.

Потом утренним ветерком в этом смутном мареве стали буравиться белые прозрачные пещеры, под своды которых, казалось, и целил рулевой, поминутно дёргая за проволоку гудка.

Мы с Владом допивали последнюю бутылку вермута.

– Не то, Саня! – в сотый раз браковал Влад. Я предлагал:

Влад ехидничал:

Я добавлял:

Приложившись к горлышку по очереди, прикончив вермут, мы поняли, что песне нынче не бывать.

Бутылка смачно булькнула в убегающей реке. А впереди уже вырисовывались трубы лесопильных заводов.

Город приближался.

Конец гастролям.

Мы побрели в каюту укладываться и за поворотом палубы, образованным скулой корпуса парохода, увидели сидящего в деревянном шезлонге человека из ресторана в надвинутой на глаза большой чёрной шляпе.

– «Это была ночь после тяжёлого дня!» – пропел я, кривляясь.

И он опять усмехнулся, как бы оценив шутку и прощая нашу задиристость.

Причалили.

Лозовой с Бобом ушли нанимать грузовик в порту, а мы с Владом принялись выволакивать из трюма громоздкие ящики акустики.

Упарились. Присели отдохнуть на один из усилителей.

На пристань въезжала машина. Издалека в тумане я принял этот чёрный «воронок» за ожидаемый транспорт. Автобус затормозил передо мной, из двери выскочили два милиционера и ловко наклонили меня до земли, заломив руки назад. Не успел я опомниться, как уже влетел головой вперед в задние дверцы, в арестантский отсек.

Всю дорогу барабанил кулаками в стенку и выкрикивал проклятия.

Когда автобус остановился и двери распахнулись, я увидел какие-то кирпичные задворки. Не обращая внимания на мой ор, милиционеры протащили меня узкими сводчатыми коридорами. После того, как мне позволили распрямиться, я увидел перед собой человека в белом халате.

Меня толкнули на привинченный к полу стул, опять заломили руки за спинку. В этот момент перед глазами у меня сверкнула никелированная сталь. Я почувствовал, как профессионально намотали на кулак мои длинные вьющиеся волосы, холодный металл ткнулся в череп и, жужжа, двинулся по голове, будто в поисках слабого места, чтобы углубиться, войти внутрь меня. Небольшие мохнатые зверьки между тем стали прыгать на пол, мне под ноги. Я не сразу понял, что это мои волосы, что меня стригут, как барана.

Еще немного подергался, поорал, а потом элементарно заплакал, тихо, с подвывом, шепча:

– За каждый волосок ответите! За каждый волосок!

Когда горка волос передо мной выросла до размеров спящей собачки, я уже взял себя в руки.

– Ура КПСС!

Локти за спиной сдавили ещё крепче.

– Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!

Кость хрустнула в суставе. Теряя сознание от боли, я выкрикнул:

– Верной дорогой идёте, товарищи!

Ударили чем-то тяжёлым по голове…

О, наша юность!

1

Перелётной птицей снимался я из города в деревню. Срывало течением, потоком каким-то духовным.

Как всякое наваждение, побывка в лесах скоро заканчивалась унынием, разочарованием, тоской зелёной от избытка трав и листьев. Я убегал в город, где уже через день скука деревенская освещалась поэзией, красотой, и я опять летел на этот свет.

Нынче, как всегда в деревне, я встал до восхода, в голубоватой серости сумерек, и пока на кособокой печке мезонина вскипал чайник, занырнул под туманную шубу реки, в кипяток ключевых струй.

Мокрый забрался с повети по лесенке и сел за стол перед растворённым окошком.

День начался с того, что солнце брызнуло на заречные сосны – взошло, просквозило березняк, отлило чугунные тени в чаще, остригло пар с реки.

Всё стихло. Птицы тоже умолкли, казалось, зажмурились от неожиданно яркого света и потом опять закричали.