Онлайн книга «Старое вино "Легенды Архары". История славного города в рассказах о его жителях»
|
Денег наскрёб в карманах только на самую дешёвую свечу – всё сгорело в бардачке «шестёрки». Я встал посреди церкви и повёл глазами по иконам. Иисус как бы поманил и поощрительно кивнул. Я виновато улыбнулся в ответ и стал просить прощения за то, что едва не отдал душу русскому лешему… 46 Хорошо, крепко спал весь остаток дня и свежий пробудился на диване в своём кабинете. Встал – в майке навыпуск, в длинных трусах – и подошёл к белой эмалевой раме окна без всяких занавесок. С пятнадцатого этажа открывались сразу три московские погоды. Справа, по проспекту Мира, шёл розовый закатный дождь. Севернее тучи валили, будто Гольфстрим вскипел, и оттуда небесный расторопный прораб спешно перегонял стройматериалы. А на западе, между коробками Отрадного, уже вспыхивала малиновым семафором предночная гроза. И потом до утра оттуда, от небесных углей-облаков, наносило жаром; в темноте над смоченными улицами поднялся туман. Только что вылупившиеся комары нашли щель, прилетели в гости. Я собрал вокруг себя десяток этих чудных летающих тварей, забавлялся с ними, играл, как с котятами, сидя за столом перед раскрытым дневником. Отдувался, отмахивался, но не бил. Писал в дневнике: «…Предки-сектанты вопиют в Варламове. А великое его искушение – в уловлении душ. Он суперодинок. Жаждет любви и от нас, редакционных, и от народа, и от женщин. Женственен необычайно: грешит „ради семьи”, то есть ради нас, редакционных. Материнский инстинкт спасения в нём, мужественном баталисте. Я голым чувствую себя перед ним. Но не стыдно, как ребёнку. Страшно, конечно, с распахнутой душой перед ним, ненароком и по сердцу попадает, но не хочется запираться. Не хочется лишать себя радости какого-то странного откровения…» Пухлую тетрадь дневника – чубастую, раскудрявленную с одного угла от частых пролистываний, захлопнул и сунул в стол. Подтянул наследственную «Олимпию» – брякнули железки на отвесе с краю стола: механизм наподобие старинных ходиков с гирьками работал вместо сломанной пружинки исправно уже многие годы. Край бумаги выскочил из-под валика. Молоточки стали гвоздить лист, насыщать его смятением и глухой яростью. Странно начинался репортаж! «На первую полосу?.. Огненными словами?.. В образах народного гнева?.. С пафосом непримиримой борьбы до последней капли крови?.. Пожалуйста! Но пасаран!» – напечатал я и сразу вырвал «язык» у взбесившейся машинки. Скомкал, выбросил в корзину. Вкрутил новый лист и попытался замаскировать в тексте собственную боль. Написал репортаж о пресненском шествии, выдержанный в духе «ЛЕФа». Захлебнулся от горя, вскочил из-за стола и повалился ничком на диван. Подбил под бока подушку, дрыгнулся, покачался на пружинах и затих. В своём движении по миру Божьему я, кажется, дошел до края – родил человека и, считай, убил человека. Готов был убить. Убью в следующий раз. Комары всю ночь не давали спать, от ночного холодка стыло тело, но всё-таки я не шевелился, изнемогая от проживания в полусне всего случившегося со мной. «Неужели это и есть жизнь?» – спрашивал я у себя, перебирая мгновения счастливого детства, маету юности, нелепость первого брака, счастье с Татьяной, обрезание пуповины у собственного ребёнка, питьё вина, писание целесообразных статеек, лицезрение превратностей неба, вбивание свинчатки в мышцы и кости другого, столь же нелепого создания… «Да, она такая. И, скорее всего, это ещё не самый худший её вариант». Я перебрался с дивана за стол. Глянул в окно. Испарина на небе после вечернего дождя стала уже молочно-розовой, и утренний высотный ветерок, ещё не ощутимый на земле, сгребал её в валки. Краем глаза следя за этим небесным сенокосом, стал читать и править написанную ещё в деревне статью о Варламове. А в восемь часов вдруг совершенно неожиданно для себя позвонил Мише Бергеру, земляку из Архары, тоже своими путями очутившемуся в Москве и осевшему в ежедневном либеральном «Новом светоче». – Привет, Мишаня! Слушай, я бы хотел в вашей редакции попробовать. Тебе не трудно прозондировать? Возможно ли это в принципе с моим, красно-коричневым прошлым? – Клёво, Саня! Но ты сам понимаешь, только главный может решить. Я его увижу сегодня на планёрке и, конечно, замолвлю словечко. Думаю, что заинтересуется. Допекли патриоты? – Есть немного. – Сомнительная компания. – Компания – она везде сомнительная. Но разве я виноват, что в вагоне метро вынужден ехать бок о бок и с сутенёрами, и с проститутками? Главное – самому не сводничать и не продаваться. – Ты на грани, чувствую. Под присягу подводят? – Что-то подобное вырисовывается на горизонте. Так ты поговори с Лейбовским. – Твой уровень вне сомнения, Саня. Но ты ведь знаешь, в каких они отношениях – наш с вашим… Лёд и пламень. Впрочем, шеф шухер любит. – Вот на этой волне и проскочим. – К полудню жди звонка… Утренняя гроза подобралась незаметно. Прежде чем затмить солнце, грянула, загуляла гулом в полой железобетонной коробке дома. Сверкнуло под окнами. Машины на стоянке заблеяли сработавшими сигнализациями, словно после объявления воздушной тревоги. Я подошёл к окну. Лило по стёклам, плескало в открытую форточку. Сильный ветер завевал струи у асфальта в позёмку. Вьюга дождевая отбушевала над городом. Домотканым небелёным полотном утянулись остатки грозовой тучи, вея короткими сыпучими дождями отдельно над Свиблово и Отрадным. Вдруг оборвалась у «пряхи» и эта «нить» – «холстина» опала за лосиноостровский лес. Небо открылось, и опять расцвело лето. «Да, вот так вот и я начну всё сначала. Теперь-то и сыт, и одет, и квартиру дали взамен ветхой, снесённой, кое-какое имя в московской журналистике нажито. Уж если с первого захода не пропал, то и теперь не пропаду». Не терпелось уловить миг оживания, который, я чувствовал, зрел во мне после телефонного разговора с Бергером. Из подземелья на «Маяковской» вниз по Тверской я шагал к дому Варламова. Утренняя улица сверкала начищенной, как на флагмане, медью магазинов, переливалась зеркальными витринами, зеленела туями в кадках из красного дерева. После дождя, знаменитого, летнего, московского, молодой бурной радостью вскипала пёстрая толпа горожан, и я, сжимавший в руке рулончик с рукописью репортажа, силился поскорее подключиться к душе города, но не мог. То ли я теперь был непоправимо подпорчен, то ли город. «Блажен павший, но восставший к новой жизни, – думал я. – Но как восстать? Неужели только время поднимает? Ларка теперь не снится, не терзает, отпала. Так и с этим пистолетом будет?..» |