Онлайн книга «Ф»
|
– Плохо, – отвечаю я. Плохо-то оно плохо, но это не самое худшее, потому что тогда бабочку еще никто не доставал. Возомнил тут один о себе невесть что, и вот… Отец Таулер встает со стула, подходит к автомату с напитками, достает бутылку кока-колы, открывает, возвращается к девчушкам, пьет. Я гляжу на него с завистью. – Что, прости? Извини, я на секунду… Что ты сказал? Рон спрашивает, слушаю ли я его вообще. – Да, повтори, пожалуйста! Так вот, возомнил он о себе невесть что. Тот парень. Хотя его это совсем не касалось, вообще никак! Вот нахал. Он даже не с того района, кто его знает, откуда он взялся! Просто слишком много о себе возомнил! – И что случилось? И вот, значит, выхватил он нож. Баттерфляй. Так вот – хоп! щелк! – и пырнул. Все так быстро произошло. И они бросились наутек. А Рон остался лежать на дороге. – Рон? Да не тот, который ударил, а тот, другой! Он трет руками лицо. Надпись на футболке почему-то начинает меня люто раздражать. Кто только такое шьет? – Кто-нибудь вызвал полицию? Может, и вызвал, отвечает Рон. Полицию всегда кто-нибудь вызывает. – Он был ранен? Он смотрит на меня так, словно у меня серьезные проблемы с восприятием. Разумеется, медленно произносит он. Естественно, был. Как иначе-то! Рон ведь пырнул его! Ножом! Бабочкой. Как тут не будешь ранен? Парень окидывает взглядом играющих в пинг-понг, режущихся в приставку, потом наклоняется ко мне и спрашивает, могу ли я даровать ему упущение. – Отпущение? Ну да, отпущение. Может ли он получить у меня отпущение. И могу ли я, если ко мне вдруг заявится полиция, подтвердить, что это не он его пырнул, а Рон. – Как же я могу это подтвердить? Голова у меня идет кругом, на этот раз не из-за жары. Неужто все это происходит на самом деле? Ко мне на исповедь еще никогда не приходил человек, совершивший насилие, преступление. В обычной жизни такого просто не бывает, даже если авторы сценариев и детективов придерживаются иного мнения и полагают, будто подобные инциденты случаются каждую неделю. Мне бы следовало вызвать полицию. Но я не имею права. Или, наоборот, обязан? Можно ли вообще считать происходящее исповедью? Мы с ним не в конфессионале, мы даже не в церкви. Может быть, я как раз и должен вызвать полицию? Почему все так сложно и почему здесь такая духота? Словно прочтя мои мысли, он начинает всхлипывать. По его покрытым пушком юным щекам катятся слезы. Прошу вас, говорит он, прошу, господин священник! С другой стороны, размышляю я, предположим, что это исповедь. Я имею право принимать решение на этот счет, и я считаю, что это она. В таком случае мне никак нельзя обращаться в полицию. Церковное право запрещает мне так поступать, и законы государства на моей стороне. Вопрос тут же решился бы. Ну а отпущение? А почему бы мне не отпустить ему грех? Нет никакого Бога, который был бы обязан простить ему только потому, что я осенил его крестом. Это все слова. Они ничего не меняют. Рон утирает слезы. Все произошло так стремительно, он же ничего не мог поделать! Зачем только этот нахал вылез и начал распинаться! Я знаю, что буду корить себя за это, более того: сознаю, что вынужден буду заставить себя обо всем забыть, только чтобы не корить. Но, начав движение рукой, я уже не могу его прервать, и потому осеняю его крестным знамением, сверху вниз, справа налево, и он снова принимается реветь, на сей раз растрогавшись – может, он и вправду верит, что это спасет его от какой-то там геенны огненной, я же отмахиваюсь и говорю, что теперь он обязан пойти в полицию и обо всем рассказать. Разумеется, я так и сделаю, говорит он, и я знаю, что он лжет, и он знает, что я это знаю. Спасибо, повторяет он. Спасибо вам, господин священник. – Но ты пойди в полицию. Скажи, что… Да, конечно! В полицию. Тут он собирается начать с начала и опять изложить мне всю эту мрачную историю, но с меня довольно. Я вскакиваю. Рон смотрит на меня снизу вверх – с одной стороны, с облегчением, потому что полагает, будто я снял с его совести грех; с другой стороны, с опаской, потому что доверил мне свою тайну. Я гляжу на него, в его застланные пеленой глаза, которыми смотрит на меня еще не сформировавшаяся, сама себе не знакомая личность. В его взгляде страх, но не только – еще и налет мягкой агрессии, и вопрос, не стоит ли ему теперь заставить меня замолчать. Я улыбаюсь ему, но он не отвечает мне тем же. – Все образуется, – произношу я, сам не зная, что хочу этим сказать. Протягиваю ему руку, он встает, мы обмениваемся рукопожатием. Его ладонь влажная и мягкая; пожав мою, он тут же ее выпускает. Мне кажется, что все было бы много проще, лучше, правильней, если бы только я мог понять, что написано у него на футболке. Решительно отворачиваюсь и подаю отцу Таулеру знак, что мне придется уйти. Он изумленно поднимает брови, я показываю на часы у себя на запястье и тычу пальцем в потолок – универсальный, во всем мире понятный жест, означающий, что меня ожидает начальство. – Господин священник! – передо мной останавливается девочка с крестиком на шее. – У меня вопрос! – Спроси отца Таулера. Она с явным неудовольствием дает мне пройти, я добираюсь до двери, выхожу на лестничную клетку, отдуваясь, карабкаюсь по ступеням. Выбираюсь в прохладный, отделанный мрамором холл, постепенно превращаясь в лужу. – Фридлянд! Надо же, именно сейчас! Он высок и худ, на нем элегантного покроя сутана, у него превосходная стрижка и очки от Армани. И он, разумеется, не потеет. – Приветствую, Финкенштейн. – Жарковато у вас тут. – Тебе ведь не привыкать. – Да, летом в Риме тяжко, – скрестив руки на груди, он облокачивается о каменный поручень и смеряет меня взглядом, в котором почему-то читается, что его мой вид забавляет. – Я только что принял у одного человека исповедь. Он, представь себе… То есть, я хочу сказать, что делать, если… Как быть с тайной исповеди, если человек… Ладно, не важно. Не сейчас. Не имеет значения. – Ты все еще играешь в кубик? – Готовлюсь к соревнованиям. – Что, неужто они и правда еще проводятся? Ты не спешишь? Перекусим? Я в сомнениях. На самом деле мне не очень-то хочется выслушивать его рассказы о работе, о жизни в прохладных покоях, о карьерном взлете и успехе. – С удовольствием. – Тогда идем! Ранний ужин, что-нибудь легкое, в такую погоду много и не съешь. – Он поднимается по мраморной лестнице, я нерешительной поступью следую за ним. – Виделся ли ты в последнее время с Кальмом? – спрашиваю. – Он все тот же. Скоро станет епископом, если на то будет воля Божья. |