Онлайн книга «Ф»
|
Брат тут же сделал вид, что не понимает меня. Подыскать картину? Да с радостью, с удовольствием, он это дело любит. Вот только что значит «чтоб наверняка»? – Это значит, что она должна впечатлить любого. Чтобы ни один спец не мог к этому художнику придраться. Ну как Пикассо, например. Или да Винчи. Кого-нибудь из этих. Он надо мной только посмеялся. Это дело он тоже любит. Пикассо? Да есть сотни специалистов, которые вообще не воспринимают его всерьез, а если еще попадется не тот период, можно просто осрамиться. Поди найди кого-нибудь, кто скажет доброе слово о позднем Пикассо! Впрочем, можно взять Пауля Клее, против него никто ничего не имеет. – А что насчет да Винчи? – Да Винчи на рынке нет. Покупай Клее. Он же торговался за меня на аукционе. Дойдя до полумиллиона, позвонил мне спросить, играть ли ему дальше. В тот момент я бы с радостью высказал ему все, что думаю. Но неужели он считает, что я не могу позволить себе даже кривобокого человечка? Некоторое время картина висела в зале, но потом Лауре она почему-то разонравилась и с тех пор висит у меня над рабочим столом, человечек пялится на меня в упор и сеет раздор в моих сновидениях. Продать я его не могу – слишком многие видели его у меня в зале, да я и сам привлекал к нему внимание – поглядите-ка на моего Клее, что вы скажете о моем Клее, да, разумеется, это подлинник! Как только за дело возьмутся следователи, они в первую очередь спросят, куда это запропастилась моя картина. Искусство – самая настоящая ловушка, и больше ничего! Хитроумная выдумка людей вроде моего брата. Все еще закутанный в халат, я бреду по коридору, спускаюсь по лестнице в медиатеку. Там растянут экран, стоит проектор, а черные кубики колонок такие мощные, что звук охватил бы целый футбольный стадион. Перед экраном стоит мягкий кожаный диван. На столике пульт. Не раздумывая, я сажусь, беру его, жму на кнопки. Раздается жужжание, экран наполняется жизнью – утренний эфир, передача о живой природе. На травинку садится стрекоза. Ее ножки не толще волоса, крылышки дрожат, щупики скользят по шершавой зеленой поверхности. Занятно, но это заставляет меня вспомнить о камере. Она спрятана где-то в медиатеке. Было бы странно, если бы ее там не было, ведь среди всех этих линз запрятать камеру легче всего – мне ее там никогда не обнаружить. Снова жму на кнопку, луг исчезает, вместо него появляется статс-секретарь, который, стоя за кафедрой, лопочет так быстро, словно от того, как скоро он закончит доклад, очень многое зависит. – Нет, – произношу я. – Нет, нет, нет и еще раз нет. Нет! К счастью, сработало. Говорить он стал медленней. Но, к сожалению, при этом он меня заметил. Не прерывая выступления, секретарь бросает беглый взгляд в мою сторону. Никто, кроме меня, не обратил бы на это внимания. Я затаил дыхание. Теперь главное – не совершить неверного поступка. Ведь, разумеется, это полный бред – что он на меня взглянул, я же понимаю, что выступление транслируется в записи: никто не устраивает пресс-конференций в такую рань. Но при этом я знаю, что он на меня посмотрел. – Спокойствие. Только спокойствие. Меня охватывает дрожь, когда я осознаю, что произнес это вслух. Не могу же я взять и вот так вот опозориться! Ну а статс-секретарь – я вдруг вспоминаю его имя, его зовут Оберман, Бернд Рихард Оберман, в его ведении то ли образование, то ли энергетика, – так вот, он услышал, что я сказал, ибо губы его тронула издевательская усмешка. Я не подаю вида, так просто меня из равновесия не вывести. Спокойствие, повторяю я, на этот раз беззвучно, не шевеля губами, делая вид, будто все в порядке! Как-то надо заставить себя отвести глаза от экрана. Я сосредотачиваюсь на краешке моего поля зрения – и смутно вижу что-то на ковре, некий дисбаланс: пятно от красного вина. Черт подери, да этот ковер стоил мне тридцать пять тысяч! Ярость помогает мне отвлечься от трансляции. Краем глаза вижу, что Бернд Оберман исчез. У микрофона – довольно безвредного вида человек, которого я не интересую. Хватаю пульт, и картинка, моргнув, исчезает. Чудом пронесло. Я встаю, замечаю, что в дверях кто-то стоит, и вздрагиваю. – Я тебя напугала? – Нет-нет, что ты, с чего? Вовсе нет. Нет! – я гляжу на свою дочь, та глядит на меня, и, чтобы заполнить паузу, я задаю вопрос: – У тебя сегодня контрольная? – Да, по математике. Поздравляю, теперь я произвожу впечатление отца, который находится в курсе дел и участвует в жизни своей дочери, хотя на самом деле я просто знаю, что школьники часто пишут контрольные. Им все время приходится сдавать какие-то экзамены, каждый день случается какая-нибудь пакость. – Ты не знаешь, откуда это пятно? Она качает головой. – Если это ты его посадила, просто скажи, я не буду тебя наказывать. – Папа, я не пью вина! Хорошо сказано. Я бы схватил ее и расцеловал в обе щеки, но вспоминаю о камере и не двигаюсь. – Ну и как? – спрашиваю я. – Готова к контрольной? Занималась? Она пожимает плечами, словно не верит, что меня это действительно интересует. Обидно. Меня это и впрямь не интересует, но я все-таки стараюсь, как могу, делаю вид, что для меня это важно. Я вдруг замечаю маленького паучка, ползущего вверх по стене, рядом с дверью. Чем он живет, этот паук, что ест, что пьет – или пауки не пьют? Спросить бы у Мари, они наверняка в школе такое проходят, но вместо этого спрашиваю: – И что вы сейчас проходите? Дошли уже до дифференциальных уравнений? – До чего? – Ты не знаешь, что такое дифференциальные уравнения? – Папа, мне десять лет! На все у нее есть ответ. Паук тем временем добрался до другой стороны двери – как это ему так быстро удалось? – Что? – спрашивает она. – Не чтокай. Правильно говорить не «Что?», а «Прошу прощения?». – Прошу прощения? – А? Что? – Что за паук, папа? Я что, опять говорил вслух? Господи боже мой! – Ты только что сказал… – Неправда! – Но ты же… – Ничего я не говорил! Громковато я на нее прикрикнул. Не хочу же я пугать собственную дочь, да и про камеру забывать нельзя. Я озадаченно провожу рукой по ее волосам. Мари улыбается, отворачивается, и вот уже скачет прочь, как дети любят – вприпрыжку, вприскок, вприпрыжку. – Поторапливайся! – кричу я ей вслед. – Опаздываешь, уже пора быть в школе! Понятия не имею, во сколько у нее начинаются уроки, но вряд ли сильно ошибаюсь. Что она будет обо мне думать, когда я окажусь в тюрьме? Поднимаясь на верхний этаж в гардеробную, я снова задаюсь вопросом, почему мне не хватает смелости ускорить процесс. Ведь многим же удавалось: пистолет, таблетки, выход в окно. Почему же я не могу? |