Онлайн книга «Седмица Трехглазого»
|
Во дворе стало шумно. Там рассаживались по седлам караульные всадники, их подгонял сотник, а звонкий голос Ваньки Репья покрикивал: – Живьем ребята его надо, живьем! Кто доставит – от дьяка рубль! Ишь, щедр на чужие-то деньги, мрачно подумал Маркел. – Не надо никуда ехать! – гаркнул он, оборотясь. – Возвращайтесь в караульню! А ты, Ванька, давай сюда. – Пошто не надо? – подбежал Репей. – На часозвоне полдень еще не били. Успеем! – Без нас успели. Полюбуйся. Ярыжка взглянул на тело. Сразу все понял, присвистнул. Маркел осматривал мертвеца со тщанием. – Резали сзади, справа налево. Левша… Нож острый, кривой. Вершков шесть иль семь… – приговаривал Трехглазый не для помощника, а для памяти. Полез пальцем в рот. – Гляди-ка. На зубах тоже кровь. С чего бы? – Горлом хлынула? – предположил Ванька. – Нет. В самом рту крови нету. Только на передних зубах. Диковинно. Ярыжка сопел, морщил лоб. – Что будем делать, Маркел Маркелыч? Менялу возьмем? – Взять-то возьмем, но пользы от Золотникова не будет. Он, я думаю, получал рубли от Рябого, а больше никого не знает. Рябой, напугавшись, побежал к кому-то, чтоб его спрятали. Не к Жабе, заметь. Есть тут некто поважнее. И этот некто поступил вернее: решил обрезать нитку. И обрезал. Нет у нас с тобой теперь главного свидетеля. – Что ж, выходит, кончено? – уныло молвил Репей. – Это они думают, что кончено. И пускай думают. Эй, коня мне! Сверху, из седла, сказал: – Берись за стремя, Ваня. Поскачу шибко, не упади. 
Рассуждал Трехглазый так. В денежном воровстве начальник монетного двора не главный. Главный – тот, к кому он отправился «пеф, с великим поспефанием». По Яузской улице, которая, между прочим, ведет к Зарядью. Где зарезали мастера Фрола. Уж не к одному ль и тому же лицу они кинулись со своим испугом? Полуэктова прикончат навряд ли. Во-первых, убить голову Денежного двора – это не мелюзгу прирезать, будет шуму на всю державу. Во-вторых, без Рябого вчинить Жабе нечего. А в-третьих, кто ж станет резать курицу, сидящую на золотых, то бишь медных яйцах? Нет, Полуэктов живехонек. И, возможно, уже вернулся на службу, успокоенный. Человечек он утлый, чувствительный. Такой после резкого перепада из страха в спокойствие, а потом обратно в страх может пойти врассып. Вот мы его сейчас и припугнем, прижмем, придавим. Бедный Ванька, скача обок с конем огромными прыжками, раза два чуть не грохнулся, но ничего, не упал. До Серебряников дорысили быстро. Ох, и день выдался – по всей широкой Москве то сюда, то туда, то сызнова. В Денежный двор вошли с Яузской улицы, через малые ворота, где караулил все тот же картавый сторож. – Вернулся голова? – Ага, прифол. – Отвечая, детина почему-то всё оборачивался в сторону казенной избы. – Расфумелись они там чего-то. Бегают, орут. Поглядеть бы, да с караула не отлучифся. На крыльце головного дома действительно кричали, кто-то сбежал по ступенькам. – Ваня, скорей! – ахнул Трехглазый, чуя недоброе. Проклиная свою колченогость, застучал костылем вслед за шустрым ярыжкой, а тот исчез в избе и – Маркел еще только добрался до крыльца – уже скатился обратно. Доложил: – Полуэктову худо. На полу бьется, пена изо рта. Все мечутся, не знают, чего делать. 
Расталкивая столпившихся людей, а кого и охаживая костылем, Трехглазый протиснулся вперед. Двое держали за плечи дергающегося в судорогах Полуэктова. Он хрипел, драл на себе ворот. Вдруг припадочного вырвало желчью и чем-то багровым. Радетели в испуге отшатнулись. Маркел наклонился. – Ты у кого был? Жаба разевал рот, в вытаращенных глазах застыл ужас. – Тебя отравили. У кого ты был? – зашептал страдальцу Маркел в самое ухо. – Говори! – Ма… ма… – просипел Полуэктов и вдруг перестал тужиться. Обвис, стукнулся затылком о доски. Сделался недвижим. – Помер, сердешный, – охнули сзади. – Чего он хотел сказать, а? – спросил из-за плеча Репей. – «Ма», «ма» – чего это? – Чего-чего, матерь звал. Многие, помирая, будто в детство возвращаются. Опустившись на четвереньки, для чего пришлось отставить больную ногу, Трехглазый нагнулся к самой блевотине. Пахло вином и еще чем-то чесночным. Эге. Знакомый запах. Так же, бывало, несло изо рта у новопреставленных покойников, кончившихся вроде как от брюшной хворобы, а на самом деле отравленных. Мышиная отрава, именуется «арсеник». Распрямился Маркел чернее грозовой тучи. – Вот теперь, Ваня, нитка точно обрублена… Резать монетного начальника не стали. Поступили хитрее. С отравой, сам знаешь, никогда доподлинно неизвестно – то ли подсыпали что, то ли человек сам помер… Ярыжка тоже переживал, удрученно сопел. – Однако воровство-то медное мы пресекли, так? – сказал он, утешая дьяка. – Мы у ящерицы оторвали хвост, а сама она живехонька. Стыд мне и срам, старой ищейке. Упустил след… Однако на крыльце Трехглазый остановился, малость подумал – и пошел не к главным воротам, а снова к малым. – Ты куда, твоя милость? – Погоди, не встревай. Сторож сам шагнул навстречу. – Фто там в ивбе? Пофто все орали? Маркел про смерть начальника говорить не стал, не то человек разохается и не добьешься проку. – Тебя как звать, служба? – Тифкой. – Скажи, Тиша, ты у ворот стоишь, на улицу глядишь. Так? – Гляву, как не глядеть. Скуфно. – Само собой, скучно. А в караул давно заступил? – С утра. – И когда голова давеча уходил, пеший и с великим поспешанием, ты ему вслед смотрел? Любопытно, поди, было, куда это он торопится? – Смотрел, – кивнул сторож, не понимая, к чему клонит важный человек. – Расскажи, что видел. – Ну фто… Пофол он ходко, выфел на улицу. Вон там, перед церквой, остановился, тривды поклонился, кинул нифему деньгу да свернул за угол. А боле я нифего не видал… – А боле и не надо, – повеселел Трехглазый. – Ну давай, слуви дальфе… Ванька, беги за конем! |