Онлайн книга «Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы»
|
– Просто констатирую. Высказал сие Александр Сергеевич устами Сальери. – Серьезно? – Вполне. Классику желательно иногда перечитывать. – Допустим. Однако я уверен, что Пушкин подразумевал нечто другое. – Разумеется. Просто вспомнил некстати. Ты же знаешь мою порочную слабость к черному юмору. – И желания образованность показать. Кстати, покойный был тоже весьма начитанным человеком. – Наслышан. Только не уверен, что вспомнил цитату, перед тем как решиться на подобное… – Но надо было еще и реализовать замысел. – Если сначала махануть бритвой, потом до петли вряд ли доползешь. Но можно встать на табурет, надеть петлю и достать из кармана бритву… Тогда получится. – Да ладно тебе. Мороз по коже. Давай лучше выпьем. – Подожди. Мне кажется, мы дурно подумали о человеке. Смотри, кто пришел. – Глазам не верю, Толя! А рядом, полагаю, московский поэт. – Пока что всего-навсего представитель. А поэт или нет, узнаем позже. И Серега с ними. Пристроился. – Да ладно тебе. Может, случайно встретились. Толя! Подходите к нам! – Приветствую честную компанию могильщиков! Знакомьтесь, его зовут Шурик. Он учился в лицее на три курса ниже меня. – На три курса младше. – Ах да, извини. Оскорбить не хотел, но ты все-таки объясни этим лысеющим талантам, что меня знал весь лицей. – Удостоверяю. Комендант общежития до сих пор помнит и пугает молодежь, будете, мол, пьянствовать, выгонят, как того сибиряка. – А мы думали, что ты не придешь, засидишься в узком кругу. – Я не их круга. И на поминках засиживаться неприлично. Но Шурик был с портфелем, и, уходя, мы кое-что прихватили. Правильно я говорю? – Почти. Портфель был мой, но прихватывал ты. А по дороге Сережу встретили, тоже с портфелем. – Возвышенных речей вдоволь наслушались? – На поминках без этого нельзя. Но я никого не знаю, а Толя никого не слушал. Он на рюмке сосредоточился. – Я пил, а ты закусывал. – Заметно. – Ладно, давайте помянем. – Не чокаемся. – Пока вас ждали, возник вопрос. Может ли кто-нибудь из нас процитировать стихи новопреставленного. – Я пас. – Я тем более. – А я могу. – Молодец, Сережа, давай читай. – Пять страниц донжуанского списка написал, но нагрянула ты, и твоя гениальная писька проглотила все эти листы. – Шутишь? – Какие могут быть шутки в такой день? – Ты хочешь сказать, что это он написал? – Весь такой официозный и вдруг… – В Норильске с бабулей познакомился, она и похвасталась. Когда после двадцатого съезда появилась мода на очерки о жертвах культа, наш классик взял командировку от газеты, благо в заполярном Царьграде контингента с избытком. Один героичнее другого. И для очерка нашел, и для души, и для тела. Дамочка родом из Киева, во время войны пела в ресторане для оккупантов. – Может, не только пела? – Не знаю. Об этом она умолчала. После войны пела в лагерной самодеятельности. Срок отмотала, а возвращаться некуда. В профессиональный театр не попала, мешало клеймо «немецкой подстилки». Вы бы слышали, с каким смаком она «театральных подстилок» материла. Да и голос, говорит, подсел на северном ветру. Даже в кабак не взяли. Вот и работала уборщицей в гостинице. У меня свободный день был. Сижу, опохмеляюсь. Приходит пожилая дама со шваброй. Увидела журнал «Юность», раскрытый на подборке стихов, разговорились. Цветаеву, между прочим, цитировала и Мирру Лохвицкую. Но честно призналась, что запас образования не киевский, а заполярный. – Может, лапшу на уши вешала? – Я знаю, что зэки любят рассказывать легенды о себе, но если и сочиняла, то весьма искусно, без пафоса и героизма. Похвасталась близким знакомством с молодым актером Кешей Смоктуновским. – И с ним переспала? – Нет. Но жалела, что не дала. Не ожидала, что так высоко взлетит. А шедевр озвучила, когда мы с ней бутылку допили. Поэт ей очень понравился. Молоденький, симпатичный. Не постеснялась доложить, что и любовником был неутомимым. – Старушка поделилась приятным воспоминанием. – Очень понятное желание. – Слушай, Сережа, может, она и тебя осчастливила своей гениальностью? – К сожалению, припоздал. Ей было уже далеко за шестьдесят. – Так ты же сказал, что она еще работала?! – Я спросил у нее. Отшутилась. Сказала, что пенсия маленькая, а вино дорогое, и скучно одной в четырех стенах. – Но если не реабилитировали, могло и стажу не хватить. – Резонно. Однако четверостишие весьма приличное. Признаюсь, не ожидал. Если, конечно, северная шансонетка не перепутала любовников. Я знаю, что после войны там один из братьев Старостиных срок тянул. – Так он же футболист. – Он вхож в московскую богему, поэтому запросто мог услышать, допустим, от Светлова. – А почему не от Павла Васильева? – Паша, конечно, мог обронить нечто подобное, но Старостин его не застал. – Нет, ребята, здесь все чисто. Она рассказывала, что лет через пять увидела в газете его портрет со стихами, расхохоталась и посетовала, что сам хорошо сохранился, а стихи подурнели. – Удачно сформулировала. – Не только сформулировала, но и вдохновила на лучшее стихотворение. Это может единственное, что от него останется. – Уже хорошо, после некоторых поэтов ни строчки… – После меня останутся. – Разумеется, Толя! После тебя стихи, а после него название улицы. А эти четыре строчки уйдут в народ. – Ладно, мужики, у меня в гостинице встреча назначена. – Подожди, Шурик, прочти что-нибудь свое, покажи этим непризнанным дарованиям, что такое настоящая поэзия. – В следующий раз, извините, опаздываю. – Давай на посошок. – Удрал, подлец, красив и ловок, но я не помню, чтобы он со мной учился. – Мне показалось, очень милый парень. – Ты, Серега, сначала напиши что-нибудь достойное, а потом уже будешь судить о поэтах. И московский хлыщ графоман, и наш, прости господи, не лучше. Мне тираж пять тыщ дали, а ему – двадцать. И гонорар полуторный, и улицу в честь его назовут, но стихи останутся после меня. Наливайте! * * * Она позвонила еще раз, и опять никто не ответил, обругала себя, что не пошла на поминки, был бы под присмотром. Неужели охмурил какую-нибудь молодую дуреху. Неблагодарный мальчишка. Выхлопотала ему командировку, договорилась, что проедет по районам с выступлениями, заработает, а его потянуло на приключения. Неужели не понимает, что в ее силах все отменить. Понимает, не дурак, но уверен, что простит. |