Книга Чучело-2, или Игра мотыльков, страница 31 – Владимир Железников

Она старается спрятаться от моих глаз.

— Ты что на меня уставилась? — спрашивает. — Совсем чокнулась, кошка драная?

Ишь какая хитрющая, все сворачивает на мою любовь! Хватаю ее за дрыгающую ногу. Она вырывается.

— Еще раз бросишься, разукрашу — родной папа не узнает!

— И брошусь! — отвечаю. А у самой в голове шумит, во рту пересохло.

— Ну попробуй! — говорит.

— И попробую, — отвечаю. — Вставай! Я сидячих не бью!

Сама думаю: она не встанет, а она встает, хотя вижу: боится. Ее лицо ко мне приближается, на верхней губе у нее выступают мелкие капли пота, как росинки на траве; потом вижу: на носу веснушки. Раньше я их никогда не замечала. «Сейчас я ее уничтожу, — думаю, — пусть получит свое. Что заработала, то и получай!»

Кровь бросается мне в голову, руки сжимаются в кулаки, я готова заорать про нее всю правду и уничтожить! Но вдруг меня как током прошивает, пробивает насквозь как молнией. Что Каланча, когда я сама виновата больше ее — вот в чем дело. Если бы я не испугалась Куприянова и сразу ворвалась, она бы ничего ему не сказала! А я стояла в коридоре, дрожала, подслушивала, а не входила, не спасла ее от предательства!

И тут меня насквозь второй раз как током прошивает — какая же я подлянка! — да так прошивает, что я вскрикиваю от боли.

— Ты что? — спрашивает Глазастая.

— Ничего, — вру. — Ногу подвернула. — Наклоняюсь, щупаю ногу. Голова у меня кружится, и я падаю на пол.

Глазастая поднимает меня, смотрит, словно что-то понимает.

Вдруг, как из темноты, прорезается Ромашка:

— Революционному трибуналу все ясно… Надо дать этому шоферюге на лапу. Чтобы молчал.

— Ты думаешь, он возьмет? — спрашивает Глазастая.

Ромашка смеется:

— Посмотри вокруг, слепая подруга, открой глазки! Весь мир продается и покупается, всем нужна монета, а какой-то бедняк шоферюга откажется? Не такой он дурак… Вот дождемся Самурая и скажем ему: пусть действует, если не хочет загреметь.

— Ему и так плохо, — замечает Глазастая. — Нечего его совсем загонять в угол. Деньги надо достать самим и отдать Судакову.

«Ну, Глазастая, — думаю, — вот человек!» И тут же предлагаю:

— Я могу у Степаныча перехватить. Он поможет.

— А сколько надо? — спрашивает Каланча.

— Это вопрос, — замечает Глазастая. — Спросим у него.

— Держи карман шире! — возмущается Ромашка. — Он знаешь сколько заломит!.. Так дела не делаются. Назовем свою сумму… и поторгуемся. Надо ему кинуть куска три… Машина ведь вдребезги.

— В жизни не видела столько денег, — сознается Каланча. — Где их взять-то?

— Можно потрясти моих родителей, — спокойно предлагает Ромашка.

Мы очумело смотрим на нее.

— И они дадут? — радуюсь я.

— Ну ты дура! — хохочет Ромашка. — Они удавятся. Сами возьмем.

— А если твой папаша побежит в милицию? — спрашивает Каланча. — На нас еще и это повесят.

— Не побежит. Он всего боится! — ухмыляется Ромашка. — И потом, надо же нам как-то выкручиваться, раз влипли. Я, например, так же, как и Каланча, в тюрягу не хочу и даже на постоянную прописку в милицию не желаю. С какой стати мне светиться — у меня вся жизнь впереди.

— Значит, заметано? — спрашивает Глазастая.

— Заметано, — отвечает Ромашка.

Радуюсь: вдруг правда мы поможем Косте?…

А Каланча впадает в истерику, выскакивает из кресла, руками размахивает, тонким чужим голосом твердит:

— Не, не, не… без меня, — и хочет вообще слинять, отступает к двери, вот-вот бросится бежать. — Я не пойду ни в жизнь!

— Пойдешь, — твердо произносит Глазастая. — Все пойдем. Вместе машину брали, вместе и пойдем. Тут все поровну виноваты.

Каланча сникает, сгибается, стоя у стены, ломается пополам, руки болтаются ниже колен, глаза побитой бездомной собаки, голову втягивает в плечи, словно ждет, что ее ударят. Понимаю ее: она боится мента Куприянова, она же у него на крючке, и нас боится, особенно Глазастую. Подхожу, обнимаю как подругу, говорю:

— Да ладно тебе пугаться. Пойдем вместе. Никто не узнает.

— Завтра родители уезжают на дачу. И меня волокут. Так, часов в двенадцать, — горячо шепчет Ромашка. — Сегодня я уведу у матери ключи, пусть они думают, что это все из-за нее случилось, а ты, Глазастая, приходи за ними.

— Так быстро? — вырывается у меня, но я тут же замолкаю, чтобы не подумали, что я тоже пугаюсь.

— А что тянуть? — спрашивает Ромашка. — Только надо, чтобы вы наследили, ну, чтобы был настоящий грабеж. Деньги лежат в шкафу, в нижнем ящике, под бельем, в железной коробке.

13

Смотрю на часы: уже два, летит время, когда не надо. Костя в дороге, катит домой, считает себя счастливым, а я шурую с обедом, чтобы заглушить страх и тоску. Впереди — суд! Судаков пока помалкивает. А мент Куприянов держит Лизка за горло. Этот мент офигел: сторожит ее около работы, вылавливает утром, совсем как судья, только у того получается благородно, а у этого нет. Всякому ясно: он своего добьется или Костя сядет. Я подумала: сходить к жене Куприянова и все ей рассказать, но боюсь навредить Косте. Подумаешь обо всем — жить страшно! Да, голова кругом. Когда мы «брали» квартиру Ромашки, я сильно испугалась. По дороге думала все время о Косте, и было хорошо, радовалась, что мы без него все сделаем и он никогда об этом не узнает. Приятно было его спасать. А в квартире у Ромашки испугалась. Чужие вещи подействовали. Старый тяжелый буфет следил за мной разноцветными стеклами. Они были как живые глаза.

— Глазастая, — выдавливаю с трудом, — взяли и пошли.

Глазастая не отвечает, шарит в ящиках шкафа. А Каланча замечает за стеклами в буфете вино, глазами вращает, тоже боится, но тянется к бутылке, шепчет:

— Какая пузатенькая, я такой никогда не видела.

— Это ликер, — громко и отчетливо произносит Глазастая. — Он сладкий.

От громкого голоса Глазастой мы с Каланчой замираем. Я втягиваю голову в плечи, жду чего-то невероятного. Но прихожу в себя от обыкновенных слов Каланчи:

— Надо попробовать.

Открываю глаза, вижу, Каланча берет пузатенькую. Я вцепилась и не даю.

— Отстань! — кричит она. — Ромашка велела наследить! Вот я и слежу! — Вырывает бутылку, выпивает большой глоток. Улыбается: — Вкусно! — Облизывает губы. — Девчонки, пробуйте!

Мы с Глазастой не хотим. Я не двигаюсь с места, а Глазастой не до того: она нервно шурует в шкафу.